— Генечка! пойдешь ли ты за него? — спросила она меня. Вопрос ее испугал и смутил меня.
— Скажи мне откровенно, — продолжала она, пойдешь ли ты за него?
— Я… я ничего не знаю, — это не приходило мне в голову… Да и он сам, вероятно, об этом не думал.
— Нет, мой друг, молодой человек не станет даром ездить так часто в дом к старухе, у которой живет молоденькая девушка. По крайней мере, в мое время так бывало. Не для меня же или не для Марьи Ивановны приезжает он. Или он хочет свататься к тебе, или только поволочиться за тобой для своего развлечения.
— Тетушка!
— Ты еще так неопытна, так доверчива, что это кажется тебе невероятным. А я пожила на свете и могу уже здраво судить об этих вещах; на своем веку видала этому примеры. Видала, как и клятвы, и обещания мужские разлетались прахом… Потому, друг мой, я обязана предостеречь тебя. Я стара, не могу замечать за вами; будь же осторожна, и пока не будут ясны его намерения, смотри на него, как на злейшего врага твоего счастья и нашего общего спокойствия. Будь осторожна! — повторила она с энергией.
— Боже мой! — сказала я с горестью, — неужели вы не уверены во мне?
— Я верю тебе, дитя мое, верю, что ты не унизишь себя никаким недостойным поступком; не позволишь ему никакой вольности, да и он сам не позволит себе, ведь он умная и хитрая штука; но он может незаметно опутать твое сердце…
Сомнение, возбужденное тетушкой, бросило на Данарова тень, от которой мне становилось грустно и тяжело.
"Боже мой! — думала я, — неужели и в самом деле я обманулась в нем, неужели он хочет только играть моими чувствами!..".
При одной мысли об этом, лицо мое запылало негодованием и горечью, в груди захватывало дыхание. Я вышла через крыльцо в сад, чтоб утишить душевное волнение, пробежала длинную аллею до конца и почти упала на дерновую скамью. День был сырой и холодный.
— Одни, здесь, в такую сырую погоду! — раздался возле меня голос Данарова.
Я вздрогнула и быстро встала с места.
— Что случилось? — сказал он, взглянув на меня и невольно отступив назад, — что такое? что вы узнали? Отчего, вы так встревожены?
Я успела немного собраться с мыслями, принудила себя улыбнуться и отвечала:
— Ничего, вы испугали меня. Пойдемте домой; здесь в самом деле сыро.
И я пошла вперед. Не слыша за собой шума шагов Данарова, я оглянулась и увидела его стоящим на прежнем месте, неподвижно, со склоненною головой, как у человека, чем-нибудь внезапно пораженного.
Между тем набежало серое густое облако, и порыв ветра рванул ветки дерев; закапали крупные, редкие капли дождя; я оглянулась еще раз: он оставался в том же положении.
— Николай Михайлович! — закричала я ему, — пойдемте же, можно ли оставаться здесь теперь?
Он будто не слыхал меня.
Я воротилась. Лицо его было бледно; ветер волновал его волосы; жизнь будто убежала из его взора; губы сжимались горькою и странною улыбкой. Весь он был проникнут такою безнадежною печалью, что душа моя наполнилась чувством глубокой, нежной, страстной жалости. Сомнения, опасения, наставления тетушки, собственная личность моя — все исчезало перед этим непостижимым чувством… Он так был мне дорог и мил в эту минуту, что если б дуло пистолета угрожало ему, я не поколебалась бы защитить его собою…
— Данаров! можно ли так задумываться, — сказала я, слегка касаясь рукой плеча его. — Пойдемте, смотрите, какой дождь и ветер!
Он быстро поднял голову и огляделся, как человек, пробужденный от сна.
— Пойдемте, ради Бога, — сказал он, — зачем вы остаетесь здесь? так можно простудиться.
— Что же с вами делать? я вас звала, вы не слыхали или не хотели идти.
— Со мной случаются странные вещи: бывают минуты, когда я теряю способность видеть и слышать все, что вокруг меня происходит, и похожу на человека, усыпленного магнетизмом. Я бы должен был предупредить вас и заранее попросить снисхождения к подобным припадкам.
— Они находят на вас так, без причины?
— Зачем вам знать это?
— Нескромность моего вопроса оправдывается живым участием, с которым он был сделан.
— Живое участие рождается от доверия к той особе, которая возбуждает его, иначе оно только обидная жалость. Вы могли бы поверить мне?
— В чем?
— Во всем, безусловно. Я не отвечала.
— Желали бы верить?
— О да, желала бы!
— Не слушайте никого и ничего, кроме вашего сердца.
— Оно, говорят, плохой советник.
Он с волнением провел рукой по лицу и сказал почти с досадой: