Опомнившись после здорований и первых расспросов, я заметила, что Данарова не было с нами. Через несколько минут он вошел с балкона.
— Данаров! что ты? какими судьбами? — вскричал Александр Матвеевич, подходя к нему.
— Александр! Вот не ожидал! И молодые люди обнялись.
Затем Данаров был представлен Лизе, а с мужем ее он был также знаком прежде.
Лиза, сказав ему несколько общих фраз, посмотрела на меня внимательным, испытующим взором, и я почувствовала, что не потеряла еще привычки смущаться от этого взора.
— Так вот как! — сказала она, входя со мной в мою комнату, — у вас нынче молодые люди завелись. Не пришлось бы мне попировать на твоей свадьбе, Генечка!
— Помилуй, с чего ты это взяла?
— Да ведь он, говорят, к вам часто ездит.
— Так что ж из этого?
— А то, что, значит, он влюблен в тебя.
— Я, по крайней мере, не уверена в этом.
— Да и ты неравнодушна к нему…
— Когда ж ты могла заметить это, Лиза?
— Да уж меня не обманешь; хоть ты и хитришь, да и я не промах.
Я молчала.
— Напрасно скрытничаешь: не сегодня, так завтра узнаю. Она сжала губы и стала снимать чепчик.
— Терпеть не могу чепцов, голове тяжело.
— Вот ты теперь, как прежде, Лиза, — сказала я, — точно и не замужем.
— Нет уж, Генечка, не то, что прежде; и ты уж не та стала, много переменилась. Не та уж дружба ко мне…
— Ты ошибаешься, Лиза; дружба та же, только привычка ослабела. Ты знаешь, я всегда дика после долгой разлуки. Вот поживем, увидишь. Я думала, что ты разлюбила меня.
— Ах, Генечка, ты не думай этого. Сама вспомни, какой переворот был в моей жизни. Я у Татьяны Петровны как в тумане ходила.
— Ну а теперь счастлива ты?
— Теперь мне остается только Бога благодарить. Федя души во мне не слышит. Меня бранят, что я с ним не ласкова, а не понимают, что этак лучше, не избалуешь. Мужа баловать не надо. Посмотри зато, как он ценит, когда я с ним бываю поласковее, ни в чем не откажет. А у меня уж такой характер. А вот Александр Матвеевич опять, — какой милый, добрый. Когда ты его узнаешь, ты сама полюбишь его. Как мы приятно живем в Т***! Знакомые у нас такие славные; мы съезжаемся по вечерам, танцуем, в карты играем. Когда Федя поет, и мы за ним хором. И что хорошо, безо всякой церемонии; а уж как я не люблю, где церемонно! помнишь, у Татьяны Петровны, все в струнку вытянуты.
— Ты мне этого не говорила.
— Нельзя было, Генечка, могли услыхать, передать ей; какая была бы неприятность! Анфиса Павловна везде подслушивала. Пойдем, однако, туда; не рассердилась бы Авдотья Петровна, что мы ушли. Я еще и Данарова-то вашего хорошенько не видала. Какой он бледный, испитой. Болен что ли?
Мы воротились в гостиную.
Погода между тем разгулялась. Ветер утих; разорванные тучи убегали к северу; вечернее солнце светило ярко и обещало великолепный закат.
Мы все, кроме старушек, вышли на балкон и разместились на ступеньках.
Александр Матвеевич осыпал Данарова живою речью и воспоминаниями о прошедшем.
— Помнишь, — говорил он, — нашу жизнь в университете, нашу маленькую комнатку, толстую хозяйку, которую мы так часто сердили, и наши тощие карманы, которые сердили нас в свою очередь? помнишь румяную Анюту, за которою ты, злодей, волочился, а я ревновал не на шутку! Помнишь Ваню Крапивина, Колю Скрипицына и всех? Препоэтическое, братец, было время! И как после все мы разлетелись по разным сторонам! Вот уж и я четыре года на службе; ты вдруг стал богатым помещиком… А чувствительная вдовушка, с которою ты распевал страстные романсы и в то же время посмеивался над ее сантиментальностью… и потом нечувствительная прелестная Нина, под окнами которой так часто задавали мы серенады вздохов, увы, не доходивших до ее сердца… Куда все это исчезло?
— Охота тебе, — сказал Данаров, — поднимать весь этот старый хлам! скажи лучше, что было с тобой после?
— Да что после! ничего особенного… Много неприятностей, много хлопот, затруднений определиться на службу, да спасибо, добрые люди помогли; вот брату спасибо, он старался.
— Ну, и ты доволен?
— Да, покуда доволен, а там, думаю, в Петербург. А ты как провел эти годы? Ты, Данаров, очень переменился: постарел, похудел… А, кажется, теперь тебе надо расцветать… Будет, потерпел нужды…
Я невольно посмотрела при этих словах на Данарова. Он в самом деле много изменился даже после того, как я видела его в первый раз… Около губ и глаз обозначились резкие черты, придававшие его физиономии угрюмое и печальное выражение.