— Вы рисуете? — спросила я его.
— Когда-то рисовал, только очень давно.
— Нарисуйте что-нибудь.
Он взял чистый лист и в непродолжительном времени искусною рукой набросан был ландшафт: по крутому берегу, кое-где усеянному мелким ельником, вилась дорога; вдали, на возвышенности, виднелись крыши строений, из которых резко выдавался большой барский дом с полуразрушенным бельведером. Данаров сумел дать особенный запустелый вид этому зданию. Оно стояло в тени. Ни струйки дыма из белых труб его, тогда как другие домики топились, и свет падал на их окна.
Между тем, пока рисунок переходил из рук в руки, на другом листе бумаги под карандашом Данарова явилось смеющееся лицо Марьи Ивановны. Сходство было разительное.
— У вас талант, Николай Михайлович, — сказала я, подходя к нему, — и вы…
— Что я? — подхватил он, — зарыл его в землю?.. До таланта далеко. Талант подавит все мелочные желания, все фальшивые стремления и увлечет человека к его назначению, даже против всех усилий его воли… Талант — то же, что страсть, неудержимая, неодолимая!..
— Неужели вы думаете, что страсть не может быть уничтожена ни силою воли, ни обстоятельствами? А время? Разве не ослабляет оно всего? притом же у судьбы есть такие средства, против которых не устоит никакая страсть. Замучит человека, исколет булавками, если не сладит с ним большое горе.
— Что вы называете большим горем?
— Те бури жизни, которые набегают на вас мгновенно и шумно; потери, несчастья, которых не нужно ни таить, ни объяснять, в которых всякий принимает участие, где нет места ни обвинению, ни суду людскому.
— А все прочее, по-вашему, малое горе?
— Малое в отношении к людскому участию.
— Да стоит ли хлопотать о нем? Разве не довольно с нас участия того, кого мы любим, кто понимает нас? Я знаю, что заставить друга погоревать, пострадать нашим горем доставляет хотя горькую, но высокую отраду… По степени этого страдания узнается сила его любви… Вот отчего мне тяжело твое веселье; вот отчего я мучу тебя моими сомнениями… — продолжал он вполголоса, заметив, что нас не слушают. — Я желал бы сделать тебя счастливою только моим счастьем; но думать, что ты обойдешься без меня, эта мысль давит меня!..
— Друг мой! ты можешь быть доволен: мое счастье связано с твоим, мое спокойствие улетело…
— О моя милая, не обвиняй меня! у меня вся надежда на силу любви твоей, и эта надежда кажется мне обманчивою!.. Ты опутана такими крепкими сетями ложных поня-тий; я боюсь, что страх людского суда вскоре станет между нами неодолимою преградой.
Вместо ответа я посмотрела на него с тоской, желая понять все, что казалось мне в любви его темным и загадочным…
— Неужели ты не веришь? — продолжал он с каким-то отчаянием.
— Чему должна я верить?
— Тому, что живет здесь, в моем сердце — любви моей, Генечка!
— А что же, если не это, дает мне силы выносить тяжелые минуты безнадежности?
— Когда голодный волк душит овечку, его проклинают, а виноват ли он, судя по истинному порядку вещей?.. Простишь ли ты человека, — прибавил он после некоторого молчания, — у которого причиной вины была одна только любовь к тебе?
— О, конечно; но все же лучше овечке не заходить в лес и быть поближе к пастухам.
И я отошла со стесненным сердцем к игравшим в шахматы Федору Матвеевичу и брату его.
— Вы умеете играть в шахматы? — спросил меня Федор Матвеевич.
— Нет, поучите.
— С удовольствием. Вот видите, — продолжал он, расставляя выточенные из кости старинные фигуры, где ферязи представляли рыцарские головы в шишаках, пешки — миниатюрных вооруженных воинов. — Вот видите, это король, здесь королева, здесь офицеры или ферязи и так далее. Здесь великая наука жизни, уроки, как избегать ухищрений врагов, отражать их нападения, главное, предвидеть их, выпутываться из стесненных обстоятельств и выходить из боя победителем.
— А я, — заговорил Александр Матвеевич, — часто на месте короля воображаю молодую девушку: ряд крупных фигур представляет родных и знакомых, ряд мелких — всю прочую житейскую сволочь. Все они стараются изо всех сил предохранить ее от искушений молодости, оградить от влияния первого, по их мнению, врага ее — мужчины; они хлопочут, суетятся, перебегают с места на место; она сама, хотя действует лениво и медленно, а все-таки помогает им вследствие неизбежных законов приличия. Но, увы, все труды, все старания рано или поздно кончаются неизбежным шахом и матом…