Через несколько минут я услыхала голоса Данарова и Маши.
Я проскользнула в густоту ельника и притаилась с неодолимым любопытством послушать их разговор.
— Да как же поверю я вам, что не забудете! — говорила Маша, садясь на оставленное мною место. — Вы говорите одно, а думаете другое.
— Что же я думаю?
— Знаю я, что вы думаете и о ком.
— О ком бы я ни думал, это не помешает мне находить глазки твои хорошенькими. Поцелуй меня, Маша!
— Что это, право, даже досадно! Вы просто без стыда, без совести! Узнала бы Евгения Александровна!
— Э, Маша, ничего ты не понимаешь!
— Очень понимаю, что вы влюблены в нее. Не влюблены что ли? Ну-тка, солгите…
— Ох ты, всезнающая!
— Да уж все знаю, все! Знаю то, чего вы и не воображаете!
— Что же такое?
— Хорошо, притворяйтесь. Если б Евгения Александровна знала все, что я знаю, она и думать-то о вас перестала бы. Ведь не много таких дур, как я… Нет, ведь воспитанные-то барышни любят с оглядкой, не по-нашему…
— Ты думаешь, что она не может любить?
— А я почему знаю… Мне и при ней-то тошнехонько, а тут и без нее только и речи, что об ней. А что, ведь ничем не кончится, так только!
— Полно, что об этом толковать!
— Ну вот, что голову повесили? Не тоскуйте: тоской не поможешь. Ведь экой чело-век, — прибавила она ласкающим голосом, от которого у меня повернулось сердце, — зна-ешь, что не стоит, а жалеешь. И чего, кажется, не сделаешь, чтобы только развеселить его!
Она поцеловала его и взяла за руку.
— Пойдем, нас хватятся, — и они отправились далее.
В чувстве, наполнившем меня тогда в первую минуту, не было ни досады, ни ревности: это было какое-то горестное изумление, поразившее меня так сильно, что несколько минут я оставалась как оцепенелая. По мере того как я собиралась с силами, в душе поднималось целое море тягостных ощущений; бессознательное томление сменилось жгучим чувством бессильного, бесполезного отчаяния и невыразимой обиды сердца.
Наконец я встала и пошла. Голова моя горела, в ушах раздавался звон, земля будто колебалась подо мной… Наконец мне показалось, что я падаю в пропасть… Ничего подобного не случилось, я просто лишилась чувств.
Когда я открыла глаза, я лежала на земле, и мне показалось, что я проснулась от тяжкого сна.
Сердито шумели надо мной верхи елей; какая-то птичка распевала вблизи; стволы дерев, освещенные косвенными лучами солнца, показывали, что день уже клонился к вечеру. Я чувствовала слабость, как будто после сильной усталости, и снова закрыла глаза в намерении уснуть и забыться, как послышались знакомые голоса. Все они громко произносили мое имя:
— Генечка! M-lle Eugenie! Евгения Александровна! — раздавалось по лесу.
— Что им до меня за дело? — подумала я, — отчего они не оставят меня в покое? и как было бы хорошо, если б я лежала теперь в могиле, никто бы не звал меня, никто бы не потревожил моего спокойствия. Разве бы в какой-нибудь большой праздник тетушка зашла бы после обедни на мою могилу и поплакала бы. Вот это бы было тяжело; да, тяжело было бы не откликнуться, не утешить ее!
— Да вот они, вот! — вскричала Маша, явившаяся в нескольких шагах от меня; вслед за ней я увидела и все наше общество.
Я собрала силы и пошла к ним навстречу.
— Мы вас ищем, ищем, — сказала Маша. — Да что же вам вздумалось лежать тут? Вы, верно, уснули?
— Помилуй, Генечка, ты нас с ума свела! — заговорила Лиза. — Два часа ждали тебя. Маменька уж приехала, самовар готов, а тебя все нет как нет. Наконец мы отправились искать тебя.
— Да вы видите, что они преспокойно спали здесь, — сказала Маша.
— Прекрасно! — сказал Александр Матвеевич, — а хотели мечтать.
— Я заблудилась.
— Вас, должно быть, леший обошел, — сказал Александр Матвеевич.
— Вероятно. Он отмстил мне за вас.
— И поделом!
— Зачем вы пошли одни? могли бы в самом деле заблудиться! — сказал мне Данаров.
Мне было горько, мне было обидно, что Данаров, заставивший меня так много и глубоко страдать, не сделался мне ненавистен; что я ни минуты не могла бы пожелать ему зла; что его слова, его голос по-прежнему были мне приятны; что он теперь был для меня то же, что для измученного невыносимою жаждой путника чаша отравленного, но сладкого питья.