- Господи, кого там несет на ночь глядя?..
Это нагрянул отец, вдруг припомнивший, что его дочери скоро 16 лет, и уже пора ей "браться за ум". Неукоснительным тоном, каким на кораблях командуют "Пошел все вантам!", он сказал, что обо всем уже договорился. Где? - Конечно, в Костроме. - С кем? - Ясно, что с мадам Прево де Люмьен, что содержит пансион для благородных девиц.
- Во-во! - сразу вмешалась тетка Корнилова. - Там, в этом пансионе, свора дураков учит будущих дурех, и.
- Я своих приказов не отменяю. Собирайся!
Звякнул колокольчик, кони понеслись, и вот она, Кострома, и вот он, пансион мадам Прево де Люмьен, где полно дур и дураков. Здесь Юлия Жадовская испугалась, что и сама станет "дурочкой". Рутина в пансионе царила страшная, девицы, что сидели второй год, не знали даже того, что Юлия узнала еще от бабушки, а педагоги не могли понять, почему девица Жадовская знает больше их, педагогов. Честнее всех оказался словесник Акатов, который заявил, что учить Юлию - только портить. Но именно здесь, в пансионе, Юлия Жадовская сочинила стихотворение. первое. Самое первое!
Читатель и друг, задержим внимание на пропавшем в бесславии Александре Федоровиче Акатове - это необходимо.
Сей Акатов, не ко сну будь помянут, был ярко выраженным графоманом с манией величия, присущей всем ему подобным. Он верил, что его стихи перевернут весь мир вверх тормашками. Но, еще не став поэтом, Акатов сочинил научный трактат "Поэзия", в котором поучал глупцов - как следует писать стихи, чтобы стать великими. Освободив Жадовскую от постижения причастий и деепричастий, он заставил ее наизусть вызубрить свой трактат, начинавшийся такой фразой: "Поэзия есть выражение и дивный отголосок души и чувства".
- Мадемуазель Жадовская, вы разве несогласны?
- Не знаю, Александр Федорович, что тут еще добавить?
- Теперь. сознавайтесь: вы пишете стихи? - Жадовская покраснела и, потупив взор, созналась, что грешна. - А-а, - радостно завопил Акатов, попались мне. читайте!
Как прекрасен Божий мир!..
День похож на чудный пир.
Вся природа торжествует,
Птичек хор весной ликует.
Боже, что тут сталось с Акатовым: его корежило от хохота, он падал со стула, готовый убить ее за бездарность, он издевался над ней, а она. Юлия Жадовская хохотала заодно с Акатовым. Совершенно лишенная мелочного тщеславия, девушка заливалась смехом - так, словно не она, а кто-то другой корпел над этими жалкими стихами. С тех пор их связывала нерушимая и нежная дружба: она, поэтесса, писала стихи, а он, критик, уничтожал их. Эта "дружба" завершилась вмешательством папеньки, который отзывал ее в Ярославль, где он состоял чиновником особых поручений при тамошнем губернаторе.
Встретив дочь, отец указал ей - заканчивать гимназию. Кроткая, она не возражала. Но в гимназии Ярославля ее сразу же обвинили в незнании именно грамматики.
- Я знаю ее, - робко отвечала Юлия.
- Кто внушил вам эту крамольную мысль?
- Костромской учитель Акатов.
Ей посоветовали, чтобы отец нанял репетитора.
День его появления в доме Жадовских запомнился на всю жизнь, и этот день она унесла с собою в могилу.
Петр Миронович Перевлесский - так его звали.
Сын захудалого дьячка, он, живя на гроши, окончил Московский университет, стал преподавателем в гимназии, ему прочили блистательную карьеру. Бог с ней, с этой карьерой, но. до чего же красив! Юленька опустила глаза и весь урок не поднимала их на учителя. Это была любовь с первого взгляда. Но, отдавшись чувству, она вдруг стала писать хорошие стихи, и сама ощутила, что любовь изменила ее стихи, ставшие просто хорошими. Наконец, она засела за немецкий язык и скоро переводила Гёте и Гейне. Кажется, учитель начал видеть в Юленьке не только свою ученицу. Однажды он сказал, что граф Строганов, попечитель Московского учебного округа, усиленно переманивает его в Москву.
- А как же я? - вырвалось из души Юлии; она поняла, что проговорилась, тихо добавив: - Как же наша грамматика?
Перевлесский все понял, но ничего не сказал; оба они лелеяли свои чувства в невинности, счастливые даже от сознания, что видят один другого, и никто не мешает им наслаждаться. хотя бы в изучении грамматики! Между тем Петр Миронович, ничего не сказав Юлии, отослал два ее стихотворения в Москву, где они и были напечатаны в "Москвитянине", а критика отозвалась о них с похвалой. Юленька растерялась:
- Это сделали. вы? Сознайтесь - вы?
- Нет, это сделали вы сами. А я вас поздравляю.
Увидев имя дочери в печати, Валериан Никандрович был в этот день столь добр, что даже оставил Перевлесского поужинать в своем доме. Наконец молодые люди объяснились - именно в тот день, когда выяснилось, что граф Строганов отзывает Перевлесского в Москву, обещая повышение.
- Что скажет отец? - пугалась Юленька.
- Он скажет, чтобы мы всегда были счастливы.
Отец, как только увидел их счастливые лица, сразу обо всем догадался. Он, которому прочат место заседателя гражданской палаты, он. он. и чтобы сын дьячка?!
- Убирайся вон прочь, скнипа! - закричал он на учителя, посинев от ярости, топая ногами, чубуком размахивая. - Вон, нечестивец! Клякса чернильная, синтаксис с орфографией. чтобы ноги твоей здесь больше никогда не было!
Перевлесский пошатнулся и, почти падая от унижения, вышел. Юлия долго-долго стояла, безмолвна и недвижима, даже не плача. Потом протянула к отцу свою единственную руку, на которой оттопырилось всего три пальца.
- Папа, а как же я? Обо мне ты подумал ли?
- Дочь моя, разве не хочу я добра тебе?
- Вижу! Посмотри, каким уродом я предстаю перед людьми, это ведь я твоя дочь, ты меня такой сделал. Кому я нужна в этом свете? Нашелся человек, который полюбил меня, а я его полюбила, и даже теперь ты отнял мое счастье.
Длинным чубуком Жадовский указал на дверь:
- Убрался. туда ему и дорога!
- Как ты можешь, отец?
- Приведи мне кого угодно, хоть старого или нищего, но только дворянина! И не забывай, кто такие мы, Жадовские.
.Петр Миронович Перевлесский умер действительным статским советником, профессором Александровского лицея, автором множества учебников по российской словесности и правописанию. Юлия Жадовская никогда не изменила первой любви, и эта любовь так и ушла вместе с нею - в могилу.