Она ходила по улицам часа три и думала о себе и старых друзьях, и с сожалением поняла, что зря переставала здороваться, зря высмеивала их, зря публично предавала анафеме. Можно было просто не заметить, обратить все в шутку, не доводя до сведения широкой публики. Ведь, если по совести, ей всегда было как-то не по себе, если сосед по парте, Ига Карасев, почему-либо не приходил в школу: болел или опаздывал. Люся сидела одна, и школьная парта представлялась ей весами, на одной стороне которых она, а на другой — никого, и она бессмысленно перевешивает свою чашку… В таком, потерянном, равновесии Люся находилась до тех пор, пока Игорь не занимал своего места. Люся делала равнодушное лицо: «Где плавал, Карась?» «Купался в гриппе», — отвечал Игорь или что-нибудь в этом роде. В разговорном жанре Карась всегда был на уровне задач. И все-таки, когда Игорь сунул ей в портфель свою дурацкую тетрадь, она обошлась с ним почти так же, как с другими воздыхателями. Отчасти — из растерянности, отчасти — из действительной чепухи, которую Игорь нес на многих страницах. Игорю явно изменило чувство юмора. Но, может быть, это и есть главная примета настоящей влюбленности? Тогда ей, Люське, изменило чувство такта. Но теперь — что поделаешь… Люся снова вспомнила о концерте, с которого сбежала, и снова расхохоталась: это ж надо уметь — влюбиться в плюшевое кресло. Прохожие оглядывались на нее.
Три года спустя в Одессе, на Приморском бульваре, Люся отмечала свою победу на четыреста метров брассом. То был банкет на двоих; за столом с Люсей сидела подруга по команде, пришедшая к финишу секундой позже. С одесских небес жарило отчаянное черноморское солнце. Девушки-северянки наслаждались тенью и мороженым. В высоких тонконогих вазочках, оседая и теряя форму, таял разноцветный пломбир, третий или четвертый по счету. В это же время на строгом Люсином лице замораживалось и каменело выражение крайнего равнодушия. Ледяным равнодушием Люся защищалась от упорного взгляда из-за соседнего столика. Туда Люся взглянула только мельком — и уловила лишь новенькую морскую фуражку, немигающие прищуренные глаза и прямые негодяйские усики, какие носят интеллигентные киногангстеры. Больше она не смотрела в ту сторону, незачем, все и так ясно.
Подруга было зашептала: «А он ничего, ты зря…» Но Люся только дернула плечом и поспешила расплатиться. С нее хватит.
Из кафе они вышли вместе — две подруги и загорелый моряк, блиставший своими нашивками и фуражкой. Он обогнал их.
— Прошу прощения, — сказал он, внезапно повернувшись к девушкам. — Мне нужно сказать вам несколько слов, — продолжал он, обращаясь уже лично к Люсе. — И не смотрите по сторонам, — добавил он, — милиционер не понадобится.
Он крепко взял Люсю за локоть, и она послушно пошла рядом с ним, сама удивляясь своему послушанию. Девушка, пришедшая к финишу секундой позже, нерешительно следовала позади.
— Я не могу понять, Люсь, ты действительно меня не узнала или притворяешься? Или это теперь твой принцип — старых друзей побоку?..
Люся, еще ничего не придумавшая в ответ этому нахалу убийственно-саркастического, пристально взглянула ему в лицо. Через загар, морскую форму и негодяйские усики с трудом просматривался Игорь. Игорь Карасев, в просторечии Ига, или Карась, как угодно, столько сидели за одной партой, как она его сразу не узнала, нахала! Вырос, загорел, эти усики, пижонистая фуражка, — но все тот же Карась!
— Карась?
— Вот именно!
— Ну, знаешь…
— Вот именно!
— И я очень рада, — созналась Люся, — правда. Марина! — обернулась она к подруге, — какая встреча…
Но Марины и след простыл, она исчезла секундой раньше. Удивительно сообразительная попалась Марина.
Игорь и Люся, немного растерянные, счастливые своей встречей, шли молча. Они уже не замечали развесистых каштанов, не слышали шума бульвара. Это были те редкие и счастливые минуты, когда одни и те же слова переполняют душу — и не нужно никаких слов. И не нужно ни общих тетрадей, ни стихов, ни прозы — ничего. Лишь бы ты шел рядом. Лишь бы ты шла рядом. Лишь бы мы шли рядом, и больше ничего. Ведь это так много, просто идти рядом и молчать.
— Ты надолго здесь? — спросил Игорь, боясь ответа. Вот скажет она — «завтра», и оборвется ниточка.