— Вот, брат мой во Христе, каким талантом меня наградил Господь. Видишь? А Скрипина жалко. Он, может, и рад вот так, а не может.
Скрипин смотрит на двенадцать законченных портретов. Мы с Пикассо, затаив дыхание, наблюдаем за ним.
— Да, — говорит начштаб, и неясно, что он этим хочет выразить.
— Плохо? — спрашивает Михаил Иванович.
Скрипин молчит, но лицо его покрывается фиолетовыми пятнами. Рука подполковника опускается в кобуру. Первый выстрел приходится Пикассо между бровей, второй — в сердце. Я бросаюсь к медленно сползающему вниз Мастеру, но он уже мёртв. Чувствую, как спину мне обжигает что-то невообразимо тяжёлое. В глазах мутнеет. Тысячи Скрипиных дуют в стволы своих пистолетов и, ухмыляясь, прячут их в кобуру.
Осеннее утро. Екатеринбургский парк. Букинисты, художники, попрошайки. Зябко. Пытаюсь согреться порцией дешёвого, с квасным вкусом «Бархатного» пива. Вижу знакомый профиль. Ба! Да это Григорьев, замполит моего полка! Вот это встреча!
— Бывает же! — обрадовано восклицает командир.
Чокаемся, продолжаем общаться.
— Где же Пикассо теперь? Служит? — спрашиваю я. — Поди майора получил?
— Нет, капитан до сих пор, — улыбается замполит, — он же у нас ископаемое. Лет пятнадцать на одной должности. По-прежнему банчит портретами офицерских жён. Сто рублей — чёрно-белый, триста — цветной.
— А Скрипин всё «глаза высасывает»?
— В местной прессе недавно было… Не читал? — Григорьев убирает со лба несуществующий пот. — У нас в «колхозе» сержант пальбу устроил из автомата, из бойницы на складе у автопарка. Четверых срочников — насмерть. Вся дивизия на уши встала, оцепление выставили. БТР пригнали, перестрелка. В общем, сержант этот сам застрелился — последний патрон в рот…
— А Скрипин-то?..
— Его нашли позже. Говорят, ефрейтор, растерялся. Стрельба. Заметался. Скрипин его повалил на землю и телом своим прикрыл. Погиб, другими словами… К ордену его представили, в общем…
Да я два года топтал!
— Сивый, подъём! Старьё телевизор хочет посмотреть!
Сивый покидает койку и взбирается на подоконник.
— Давай, салага, новости посмотрим!
Молодой театрально дотрагивается правой рукой до кадыка.
— Президент Ельцин, — начинает пародировать новости солдат, — посетил с дружественным визитом Эфиопию, где провёл ряд деловых встреч…
Вскоре молодой окончательно теряет всю свою фантазию и замолкает. Тютиков пинает соседнюю койку.
— Эй, салага, иди, почини «ящик».
Разбуженный бросается за шваброй и через минуту колотит ей замолчавшего одногодку.
Вокзал будто сошёл с ума. Тютиков отвык от гражданской толпы. Глаза его бегали в разные стороны, и он чувствовал переполняющую душу радость. Дома! Оттоптал своё, теперь всё.
— А кто это там гуляет? — спросил дембель, когда мать несколько успокоилась и налила вернувшемуся в тарелку борща.
— Да это свадьба. Олеська замуж выскочила за твоего дружка Кольку.
Тютиков налился багрянцем. Леська была его первая любовь.
«Юноша, — начал менторским тоном человек в круглых очках и с крысиной мордочкой, — нам такие не нужны. У нас своих балбесов хватает. Вот если бы вы ремесло какое разумели — другое дело».
Шла вторая неделя, как Тютиков пытался устроиться на работу. Тяжёлые же нынче времена!
Поссорился с Бобом. Друг детства, гражданская его рожа, начал учить жизни. Кого! Его, самого Тютикова! Наквакались и давай спорить. Боб, не буди во мне зверя!
«Ты с собой казарму принёс. Да, не служил я в армии. Ну и что? Зато здесь пожил. Здесь не проще, чем за колючкой. Там тебе думать не надо, там командиры есть. А попробуй выплыть!»
Боб говорил увлечённо и сам не заметил, как довёл Тютикова. Последний решил вопрос по-военному — бац по носу дружка. Кровь, вопли и взаимные оскорбления.
Возвращался поздно. Из кустов какое-то «чувырло» вылезло.
— Мужик, хочешь за нос укушу? — алкоголик еле стоял на ногах, в лицо Тютикову ударил резкий запах перебродившей карамели. — Не уходи, парень. Давай выпьем.
— Иди к чёрту!
— Да я по-отцовски, свинья неблагодарная!
Тютиков совсем упал духом. На душе лежал камень. Что будет дальше? Зачем всё это?
Когда он открыл дверь, мать уже спала. Тихо прокрался в свою спальню и забрался на окно.