— Как? — испуганно спросила Галина и приподнялась даже. — Ты ударила его?
— Да нет. Тоже скажешь. Я ему про столовку его сказала, кабачком тринадцать стульев назвала.
— Зачем же, — огорчилась Галина, — нехорошо. Ведь мы ходили туда.
— Ну и что ж, что ходили. Не даром же. Пускай не строит из себя пролетария. А то разбушевался, душу, мол, его покажи, подвиг рабочий воспой. Да ну, черт с ним. Слушай, а Воронцов, оказывается, твой начальник.
— Да.
— Что — да?
— Начальник.
— Это я поняла. А как он вообще, ничего?
— Ничего.
— Ну тебя, не понимаешь, что ли, о чем спрашиваю?
— Не понимаю.
— Тогда зададим вопросы попроще. Он женат?
— Кажется, разведен.
— Так я и думала, — засмеялась снова тихонько.
Галина, не видя ее, чувствовала, что улыбается довольно. Саша пришла из какой-то недавней, неведомой Галине жизни, и как птица, строящая гнездо, отлетает недалеко, чтоб схватить пушинку, и снова возвращается к своему труду, так она, задавая вопросы, стремилась с помощью их поскорее организовать новое, еще только осваиваемое ею, сделать его удобнее, понятнее и надежней.
— А есть у него кто-нибудь? В поселке есть дама сердца?
— Не знаю.
— А за тобой не приударял?
— Нет.
— Странно, — сказала задумчиво, — хотя ты не в его вкусе. Тебя обхаживать сто лет надо. Знаешь, он отличный мужик, как говорится, фартовый. Я замуж за него выйду.
Вытянула ноги, не заботясь, что у Галининого лица ступни оказались, объявила серьезно:
— Я для него идеальный вариант. Но об этом знаем пока только я и ты. Он еще нет. Но узнает, и очень скоро. Чем скорее, тем лучше. Мы вернемся мужем и женой, придется здесь все привести к знаменателю, а то в поселке у нас языки длинные. Чего молчишь?
— Слушаю.
— Знаешь, — резко наклонилась вперед, на Галину пахнуло табаком, чуть потом и хорошими французскими духами, — знаешь, это ты можешь себе позволить ждать принца, а я уже нет, потому что знаю, не бывает их, принцев.
— Ты словно оправдываешься.
— Больно нужно. Что ты мне, мать или сестра? Вода у нас есть?
— На столе в графине.
Легко спрыгнула с кровати, тихонько, как ребенок в ладони, пошлепывая босыми ногами по полу, подошла к столу, звучно глотая, отпила из горлышка графина, вздохнула удовлетворенно:
— Хорошо.
Вышла на балкон и там запела тихонько:
— Спи, мой дорогой, — сказала громко в темноту. — И мы будем? — спросила Галину, вернувшись в комнату. — Да?
— Да. Спокойной ночи.
Но ночь не была спокойной. Проснулась с каким-то тревожным чувством, показалось — плачет кто-то. Прислушалась — ни звука, лишь где-то в горах, преодолевая долгий подъем, надсадно гудит мотор машины. И вдруг всхлип, глухой, в подушку.
— Саша! — Вскочила, начала шарить по столу рукой, отыскивая кнопку настольной лампы, опрокинула стакан. Когда зажегся свет, увидела лицо Саши, жалкое, в черных подтеках расплывшейся краски. — Саша, Сашенька, ну что ты? — Сдернула со спинки кровати полотенце, намочила из горлышка графина, приложила осторожно к щекам. — Вот так. И не надо плакать, все же хорошо у тебя.
— Я устала, — тихо сказала Саша и закрыла глаза, — если б ты знала, как я устала.
— Ну, уезжай оттуда, — Галина присела на краешек постели, отвела со лба Саши густую челку, — уезжай, ты же говорила, что на пенсию уже давно заработала, поселись в теплых краях.
— Считаешь, что только и осталось пенсии дожидаться? — улыбнулась невесело, скривив яркие накрашенные губы. — Нет, с Севера я не уеду. Он спас меня, и за это не предам его никогда. И не от работы я устала, нет, — словно утешая Галину, положила ей на колено руку, — работа по мне. Я от себя умаялась. Знаешь, кто я?
— Ты очень красивая, и умная, и смелая, и еще молодая.
— И никому не нужная, — перебила Саша. — Но я о другом. Я человек, который надоел сам себе. Понимаешь, на-до-ел, — смотрела в потолок уже сухими неподвижными глазами.
— Это оттого, что ты ни к кому не притулилась. А притулишься, и все будет хорошо. Вот Константин… Воронцов, он же понравился тебе.
— Остается уговорить графа Потоцкого, — сказала безразлично, все так же глядя в потолок.
— При чем здесь граф, все зависит от тебя, правда. Он очень одинокий человек, и ему трудно, только ты… — замялась, — только ты…