— Перестань, — сказала Оксана и всхлипнула.
— Ну вот! — огорчился он. — Устала, и я тоже хорош. — Павел осторожно и нежно провел рукой по ее волосам. — Ну, не плачь, пожалуйста, ты молодая, вся жизнь впереди.
— Я очень несчастна, — сказала Оксана, шмыгнула носом, открыла сумочку, ища платок.
— Я знаю, — тихо откликнулся он, — ты просто ни к чему не прилепилась, а прилепишься — и все пойдет на лад, слышишь?
И, взяв ее за плечи, неожиданно одним сильным движением поднял с кресла, повернул к себе лицом.
— И все-таки сок из луковицы белой лилии — потрясающая вещь! Ты и зареванная красива, надо же! Даже нос не распух.
Оксана совсем близко увидела его лицо. Он смотрел на нее с нежностью и состраданием, — как смотрят только на очень родных, когда им плохо.
— А я не мазалась этим соком, — сказала Оксана и, чтоб прогнать странное, ненужное желание прижаться к нему, уткнуться лицом в мощную красно-загорелую шею, положила ему на плечи руки и засмеялась, — я не знала, что такое луковица.
— Ну, вот видишь. — Он вынул из кармана аккуратно сложенный, пахнущий «Шипром» белоснежный квадрат платка, осторожно, словно у ребенка, промокнул слезы на лице Оксаны, потом тряхнул платком, расправляя его, приложил к ее носу: — Сморкайся!
— Ну что ты! — Оксана замотала головой.
— Сморкайся, сморкайся. Вот умница, и все будет хорошо. — Он спрятал скомканный платок в карман.
— Пора идти, — сказала Оксана.
Но он медлил, стоял неподвижно рядом и, отвечая на ее вопросительный взгляд, наклонившись к ней, вдруг попросил:
— Не поддавайся, Ксанка. Не поддавайся себе. Если уж времени не поддалась, то себе, ей-богу, ни к чему. И не думай ты так о своем деле. Не думай, что язык этого племени никому не нужен. Нужен. Потому что, если он не нужен, не нужен и хлеб, и я, и ты. Понимаешь? — Он снова тряхнул ее за плечи. — Ты понимаешь?
— Погоди. — Оксана даже в кресло опустилась, так неожиданны были эти поразившие ее слова. — Как ты?
— Да уж догадался. — Павел протянул ей руку: — Вставай, а то поезд уйдет без тебя.
ПОКРОВ — ДЕНЬ КОРОТКИЙ
Этой осенью Феодора первый раз, сколько помнила себя, не ходила на буряки. Привезли какие-то новые машины, и Егор, давнишний бессменный председатель, проезжая в воскресенье на красивом своем автомобиле вдоль канавы у железнодорожной насыпи, где пасла она Озу, остановился и, высунувшись из окошка, крикнул громко:
— Бабушка Феодора, с буряком теперь тебе отдых выходит, — слышала, агрегаты пришли.
— Слышала, — отмахнулась она. Ее сердила всегда привычка Егора разговаривать с ними, старухами, как с глухими, — громко и отчетливо. На уши она, слава богу, не жаловалась, ночью слышала, как поезд к Куту подходит, а Кут был километрах в трех, так чего с пяти шагов орать так?
Егор уезжать медлил, — видно, поговорить еще хотел или, чтоб про автомобиль спросила, ждал. Автомобиль был слабостью Егора, он его на своем дворе держал, а не в колхозном гараже, сам мыл, а этот новый — просто вылизывал. Феодоре нравилось, что над передним и задним стеклами висит бахрома из плюшевых шариков, будто занавески подняты. Шарики придавали бездушной железке домашний уютный вид. Но сейчас Феодора хвалить машину не стала — не было настроения, да и ноги что-то сильно разболелись. Вены, будто нарывали, дергало тикающей острой болью. И Егор, не дождавшись ни расспросов о машине, ни одобрения своей хозяйственности, глянул обиженно и взял с места так, что взвизгнули колеса и кусочки шлака вылетели из-под них.
Коза испуганно рванулась, и Феодора, дернув за веревку, строго крикнула:
— А ну стой, ледащая!
Она старалась не называть козу по имени. Глупое прозвище дали внуки прошлым летом, когда приехали к Феодоре на каникулы.
— Ко́за-Оза, — кричали они во дворе, и Зорька отзывалась дребезжащим блеянием. Так и прилипло это имя, к неудовольствию Феодоры. Дети в августе уехали, и Феодора попыталась вернуться к прежнему прозвищу, но коза уже не откликалась на него, да и в селе не только приятели внуков, все лето таскавших козу за собой, но и взрослые, интересуясь жизнью Феодоры и, следовательно, хлопотами с единственной живностью в ее хозяйстве, называли бывшую Зорьку — Оза.
Последнее время Феодора часто бывала в плохом настроении. Это началось с весны, когда сын написал, что дети поедут в пионерский лагерь к морю, а она пускай продаст Озу («Тоже помнит», — неодобрительно отметила Феодора) и приезжает пожить к ним, осмотреться, — может, и решит наконец переехать навсегда.