Вчера вечером она тоже надела свой единственный нарядный костюм и, сидя на другом конце зала, спокойно наблюдала, как смущенные этой неловкой ситуацией мужчины из отдела все порывались подойти к ней, позвать за стол, а «завистливое бабье» не разрешало. Но одиночество ее было недолгим. Не успела Оксана дождаться официанта с заказанным лангетом, как в зале появился один из корифеев; заметив ее, он попросил разрешения сесть за стол, похвалил доклад Оксаны и, мило пошутив о перекачке мозгов, предложил ей перейти к нему в институт. Очень скоро, к удивлению и зависти Оксаниных сослуживцев, они разговаривали, как старые добрые друзья. Выяснилось, что корифей в свое время учился у Оксаниного отчима, уважает и ценит его, и, пока он предавался воспоминаниям студенческой жизни, Оксана, украдкой наблюдая за тихо угасающим весельем враждебного стола, хвалила себя за то, что не пожалела взять на конференцию новый костюм тонкого серого сукна. Этот костюм и розовая шелковая кофта с пышным жабо очень шли ей, усиливая ее сходство с женщинами на картинах Боровиковского. Оксана гордилась этим сходством и, чтобы подчеркнуть его, собирала густые пепельные волосы в высокую прическу, не забывая, впрочем, дать возможность непослушной вьющейся пряди выбиться из нее.
Но сейчас, дрожа от холода, ругая себя за неуместную, никому не нужную расфранченность в этом пустом вагоне, глупейшую и странную эту поездку, Оксана и жалела себя и смеялась над собой. Корифей был крепкий, невысокого роста цыганистый мужчина. В свои тридцать пять он добился многого — стал директором института, ученым с мировым именем, автором многих книг. Весь вечер он развлекал Оксану забавными историями, много смеялся, поблескивали мелкие, очень белые зубы, но матовые небольшие глаза его хранили напряженно-внимательное выражение. Они выдавали какую-то работу мысли, не имеющей касательства к тому, что он говорил. И было непонятно — думает ли он о делах, или размышления эти связаны с Оксаной, с его тайным отношением к ней. Была в его облике «цыганская ненадежность», как определила Оксана для себя. Но в конце вечера, словно закончился цикл работы вычислительной машины и зажегся сигнал «готово», в глазах его мелькнуло новое выражение, и не успела Оксана понять и определить его, как корифей неожиданно просто и обыденно, будто не было в речах его ничего странного, предложил ей заехать в Киев, познакомиться с работой украинских структуралистов, выступить перед ними с докладом, побыть в Киеве несколько дней, а потом они вместе уедут в Москву. Он, к сожалению, уезжает сегодня вечером, буквально через час, у его ученика утром — защита, но, если она завтра выедет тем же поездом, он встретит ее, поможет с гостиницей и она успеет даже на банкет. Оксана неожиданно согласилась. Перспектива оказаться в одном купе со «злобным бабьем», в атмосфере отчуждения и зависти, слушать все те же надоевшие структуралистские споры показалась ей вдруг невозможной и ужасной, а то, что предлагал он, предлагал так, словно речь шла о самой заурядной поездке, было возможным и естественным. Но чем ближе становился Киев, чем неотвратимей приближался он с каждым стуком колес, тем меньше становилась ее уверенность в естественности и простоте так неожиданно принятого решения, тем расплывчатей представлялось все, что было связано с ее приездом.
Эти неприятные мысли, которые гнала от себя, и холод, и одиночество в полутемном купе заставили ее уже сожалеть об отсутствии пускай даже самых скучных попутчиков. За немудреным дорожным разговором время прошло бы быстрее, да и сохранилось бы то желание движения и перемен, уверенность, что впереди ее ждет все только интересное и веселое, с какими села она в этот вагон.
_____
Поезд остановился на маленькой, похожей на все остальные станции. Фонари на перроне еще не зажгли, светились лишь окна каменного одноэтажного здания вокзала и надпись на фронтоне его.
«Сокирки», — прочла Оксана, и что-то далекое, но живущее в памяти трогательным воспоминанием, напомнило ей это название глухой станции.
В стороне у шлагбаума, в свете подфарников одинокой машины, блестела жирной черноземной грязью дорога. Заслонив на мгновение желтые прямоугольники, перед машиной мелькнула чья-то тень. Большими прыжками, перескакивая через лужи, к поезду бежал человек.
«Хорошо бы в мой вагон, — с надеждой подумала Оксана, — я бы расспросила его обо всех, кто жил здесь когда-то. Может, он местный».
Водитель машины включил большой свет. Оксана, ослепленная, зажмурила глаза, а когда открыла, поезд уже медленно тронулся. Мимо проплыли последние окна вокзала, темные, набухшие влагой деревянные ряды пустынного базарчика и старая, узнанная далекой памятью водокачка.