— Не робей, лапушка, — сказал он тихо.
Свесившись с подножки и держась за поручень одной рукой, другой дотронулся до ее округлой твердой шеи. Там, где под тугим пучком нежным пухом курчавились слабые завитки волос:
— Не робей. И… прости меня за вчерашнее.
— И ты ничего про них не знаешь? — спросила Феодора.
— Ничего, — хлопец деловито скреб дно и стенки опустевшей банки из-под сгущенки.
— И чего тебя понесло, сидел бы в вагоне. — Феодора встала, распрямилась тяжело. На глаза попалась бутылочка с зелеными таблетками, стояла, чтоб не забывать о ней, на загнетке. Феодора подумала мельком: «Принять бы таблетки, пора уже» — и тут же забыла, пораженная неожиданной мыслью.
— А ведь они тебя нарочно послали папиросы покупать! Они знали, что у тебя деньги эти, как их, подъемные?
— Знали, — равнодушно откликнулся хлопец.
Гораздо больше вопросов Феодоры его занимали остатки молока на стенках банки.
«Вот что значит молодость, — без осуждения, скорее с завистью, подумала Феодора, — без денег, без одежки, и хоть бы что».
— Да не скреби ты, там же нет уже ничего. На вот, — она поставила перед ним вторую банку, придвинула консервный нож, — открывай.
— Спасибо, бабушка! — Он тотчас схватил нож, торопливо начал открывать банку, открыл и от полноты удовольствия замер с ножом в руке. Поднял на нее светящиеся восторгом и благодарностью круглые зелено-серенькие глазки. — Очень люблю я эту сгущенку, — доверительно сообщил он, и у Феодоры осторожно, словно иголочкой тонкой подбирались, кольнуло жалостью сердце.
— Ешь, ешь, — пробормотала она торопливо, — придумаем что-нибудь. — Вышла из хаты, чтоб не мешать ему спокойно наслаждаться сгущенкой. А что придумать — не знала и, стоя на крыльце, оглядывала двор свой, будто на нем искала что-то могущее помочь ей. За кустами разросшейся старой калины мелькнул золотящийся блестками в чистом октябрьском свете солнца платок Шурки. Шурка отчего-то слонялась на картофельных грядках, что были сразу за калиной, хотя делать ей там было нечего. Картофель она убрала дня на три раньше Феодоры.
«Высматривает, — подумала Феодора без привычного раздражения против Шурки, — все-то знать ей надо».
— Уу, коза егоза, уу… коза-егоза!
Феодора оглянулась. Хлопец с заметно округлившимся, словно у сытого щенка, животом, стоя перед Озой на четвереньках, пугал ее. Он делал рожки, крутил головой, будто боем ей угрожал, и Оза, отступив назад, боковым взглядом с недоумением смотрела на него. И снова, как в хате, тоненько кольнуло в сердце.
«Едет бог знает куда. Работать. Он и не наигрался еще, а ему уже работать».
И вдруг пришло решение. Простое и неожиданно легкое. Ведя упирающуюся Озу к канаве, через которую лежал путь на базар, Феодора подсчитывала в уме, что если добавить двадцать рублей, то хватит ему и на билет, и на одежку.
Деньги у Феодоры были, — сын присылал аккуратно каждый месяц. Но было у нее всегда и твердое убеждение, что не пригодятся они ей, пока может работать. Мысли о долгой мучительной болезни не страшили ее. Она видела, как умирали много и тяжело работавшие подруги. Однажды тихонько ложились где-нибудь в уголке и, стараясь не обременять никого своей немощью, угасали быстро, не очень заметно для близких, довольных, что бабка наконец отдыхает. Такой смерти желала Феодора, верила в нее, и в душе жило убеждение, что заслужила она легкую смерть. Поэтому оставляла себе из присланных ежемесячно десятку, а остальные клала на сберкнижку, так, чтоб внукам потом достались. Ей приятно было думать, как много у нее денег, хоть и не нужны они ни на что, и еще — как хорошо придумала сюрприз. Но сегодня сберкасса не работала.
Оза удивилась, когда миновали канаву, снова пошли через пути. Она была чистоплотной неглупой козой, и Феодора всегда испытывала некоторую неловкость и недовольство собой, называя ее «ледащая», громко крича на нее и дергая сильно веревку. Но так было принято обращаться с козами, и Феодора, чтоб не вызывать удивления, а может, и насмешек, подчинялась правилу.
Стоя с Озой на вытоптанном выгоне за селом, глядя на редкую толпу, на опустошенные кузова грузовиков-автолавок, Феодора поняла, что в такой час рассчитывать на хорошего покупателя нечего. Подошел незнакомый человек, предложил цену, но Феодора даже в торг не вступила, так смехотворна мала была предложенная сумма. Человек отошел, и Феодора пожалела о своей неуместной гордости, она укорила себя тем, что вернется ни с чем, а хлопчик ждет и надеется, а Озу продавать все равно надо, — пора расставаться, чего ждать-то, — пора, пока скотина не осталась беспризорной. Занятая мыслями, Феодора не заметила, как подошла Шурка. Оглянулась, когда услышала сухой вопрос: