И тогда они простили их и приняли в свою компанию. Галя сказала, что Валька постриг петуха не из злого умысла, а по дурости, и все согласились с ней, только Павел промолчал и никогда не заговаривал с близнецами.
Однажды Лидка пришла в очень красивом платье из розового крепдешина. На восторженно-завистливые расспросы девчонок она ответила, что платье ей сшила бабушка, а крепдешин продается в сельпо. Больше других завидовала ей Оксана. Она представляла, как прекрасно выглядела бы в этом платье, украсившем даже веснушчатую, длиннорукую, рыжую Лидку. Она так долго расспрашивала Лидку, много ли материи пошло на платье и сколько материя эта стоит, и так огорчилась, узнав цену, что все заметили ее зависть. От этого она огорчилась еще больше и сказала, что купаться после обеда не пойдет и вообще теперь все время будет читать книги, так что пускай они больше ее никуда не зовут. Это было в воскресенье, и Павел с утра пришел с младшим братом Сережей к ним во двор.
Он сидел в стороне на срубе колодца и чинил замок колодезной цепи, а когда все ушли на речку, остался во дворе и, хотя замок уже давно починил, сидел на срубе молча, перебирая аккуратно цепь, будто проверяя, целы ли все звенья.
Оксана уже жалела, что не пошла со всеми. Ее смущало и томило странное поведение Павла, и, желая показать ему, что давно выкинула из головы Лидкино платье, она тихонько стала напевать.
пела Оксана и чувствовала, что голос ее звучит фальшиво.
— Ксана, — сказал он, и дальше что-то неразборчивое.
— Что? Ты что-то сказал?
Не поднимая головы, все так же перебирая бесконечную цепь, он пробормотал скороговоркой:
— Я куплю тебе эту материю.
— Да ты что придумал! Подумаешь, мне мама в Москве в тыщу раз лучше платье купит.
— Я куплю в среду. Завтра на станции платформы с суперфосфатом разгружать начнут, там хорошо платят.
— А я тебе говорю — мне не нравится эта материя, — Оксана все же не выдержала, голос выдал слезы злости и обиды.
Но Павел, словно не услышав их, попросил с усилием:
— Только ты здесь не шей, а то другие девчонки… ну, понимаешь… им тоже хочется. Не шей. Ладно? — Он поднял голову, посмотрел ей в глаза, и Оксана увидела вдруг, какая тонкая у него шея и как аккуратно заштопан ворот чистой зефировой косоворотки.
Она подошла к колодцу, стала совсем рядом с Павлом и, глядя в его синие матовые глаза, избегающие ее взгляда, спросила:
— А нам можно? Нас примут?
— Не надо, — попросил он, — это не для девочек работа.
— А почему? — вдруг развеселилась Оксана. — Подумаешь, он же легкий, этот порошок. Пошли, догоним наших и скажем, увидишь, как они обрадуются.
Не согласились только Валька и Лидка. Сказали «дома не разрешат»! А все остальные очень обрадовались и весь день обсуждали, какие вещи купят себе на заработанные деньги в сельпо.
Но они не знали, что такое разгружать платформу суперфосфата, а когда узнали, то решили не отступать. Стоя по колено в обжигающей вязкой массе, задыхаясь от едкой пыли, уже ничего не видя, швыряли лопатами суперфосфат вниз. Первой сдалась маленькая Танька. Она вдруг села прямо на серую, покрытую шершавой коркой гору этого нескончаемого суперфосфата и заплакала.
— Иди домой, — глухо приказала Галя, не оставляя работы, — нет, лучше сядь внизу, подальше, и жди нас.
Всхлипывая, Танька слезла с платформы, но там, на земле, не отошла в сторону, как приказала ей Галя, а начала, шмыгая носом, подгребать к общей куче рассыпавшиеся вокруг серые комья.
Вечером, отмывая у колодца покрытые коркой ноги, они и внимания не обратили на маленькие язвочки — так устали и так горды были собой. Не обращали до тех пор, пока не увидела их Оксана на тонких, припорошенных красной пылью щиколотках босых ног Гали.
В добротный, крытый черепицей дом их никогда не приглашали. Они привыкли и не обращали внимания на это обстоятельство. Поджидая Вальку и Лидку, усаживались рядком на завалинке под окнами.
— Снидают они, — неприветливо сказала хозяйка дома, высокая, гладко, на прямой пробор, причесанная старуха, проходя из погреба с запотевшим глиняным кувшином в руках.
Бабушку и дедушку близнецов они побаивались. Это были степенные, всегда чисто одетые люди; у деда в саду стояла пасека, и его умение отбирать у пчел мед внушало к нему уважение.