Я оглянулась, милый мой,
и стала тенью под тобой,
под солнцем – мёртвою травой.
Мой плод, как бремя Персефоны,
жив по космическим законам,
я жизнь и смерть в пустыне дикой,
как бог индуса, многолика,
я плод сама и я же – семя,
я небо и земное время,
я вне себя и я с собой
толика счастья, дикий вой.
Зима Рильке
На окнах снег, на крыше грязный след,
тень у стены, пар из колодца,
позёмка, будто шелуха от слов…
Наестся мёртвых яблок и вернётся,
и извлечёт сознанье из часов.
или:
Сорвётся старым снегом с крыш домов,
в седой горячке на тропе забьётся.
Наестся мёртвых яблок и вернётся
остановить сознание часов.
Сон Рильке
Бессонный город, я и сторож в нём,
я ночь, Господь, в твоей бездонной ночи,
я плод твоих желаний, впрочем,
я сон во сне и жив я только сном.
И этот виноградник, поле это,
ликующие соки бытия
в садах больших прожаренного лета –
твоё бессмертье? Или кровь моя?
Божий день Рильке
Бездомному не нужен дом,
бродяга счастья не желает,
что вместе с осенью теряем,
и я не думаю о том.
Дай, господи, тепло плодам
и щедрые дожди садам,
налей в сосуды сладкое вино,
которое от тяжести темно.
Со мною пустота большого сада
и дни перед началом листопада.
Ветер моря Рильке
Долго, от первого моря,
по пустякам не споря
и раздвигая просторы,
только со мной и в ссоре,
веет до синих губ,
стонет до чёрных жил.
И подражает инжир
ветру, глуп.
Рильке. Другу
Быть может, раньше птицы был полёт,
объятия растут из нашей почвы,
и ангел вслед за нами жест несёт,
который мы сказали прошлой ночью.
Лу
У Рильке муза – степь и небо синее,
земля без края, без конца река.
И та, что за руку водила по России,
была упитанна, румяна и легка.
Пантера Рильке
И как волна, закрученная вихрем,
по кругу ходит, повторяя след,
как в карабине затаённый выстрел
ждёт мига и его не знает, слеп.
Стальными прутьями оплетена,
не видит ничего она,
как молнии, минута за минутой
бегут по кругу – тщетно, только прутья.
Но иногда под шёлком взгляд бессонный
поднимет мягко, жёлтый, как слюда,
он леденит, как первая вода,
и умирает, как сознанье, снова.
Стефан Георге
1
"В земле мне тесно, – говорит зерно, –
всё сущее живёт под светом.
Не бойся тёмной ночи, но
сквозь муки выйди в день с приветом".
Здесь смерти торжество, там жизни чехарда.
Весы уравновешены всегда.
2
Вошёл он в город. Полыхал закат
на крышах храмов, уходил за море.
Господь смеялся: плачут в горе
и в счастье плачут… брань, упрёки, мат…
Всесильный, он и камешку не даст
упасть, когда не будет воли его.
Хватило б слова, мы, слепые, спорим…
А он молчит сквозь нас.
3
Разрывы тела, трещины в горах
сомкнутся, зарастут; как было,
всё будет. Только в слове сила,
всё названное будет – прах.
Дом пуст, где раньше люди жили.
Оружие – горсть пыли у стены.
Кого мы не назвали, спасены.
4
Нет смысла в жизни смысл искать,
от самого начала мир наш тайна;
так лебедь, раненый тобой случайно,
не ведает, что в мире есть тоска.
Он умирал, но не было в глазах
его ни злобы, ни прощенья.
Мелькнула только искра сожаленья
зарницей в недоступных нам мирах.
Так говорил Ницше
Нас много множеств, имя – легион
нам, наши забинтованы уста, наш
пылен путь и песенка проста, и вечен сон.
Небо становится тёмным,
приходят луна и звёзды.
И веру теряет сторож ночной.
Я ухожу.
Я оставляю вас видеть.
Я оставляю вас слышать.
Подслушанная молитва Фр.Ницше
Безумно молятся, в слезах, без пищи,
два короля, злой чародей и добровольный нищий,
тень странника и странник, бывший Папа,
маг, совесть с розовой заплатой.
А самый безобразный человек
хрипел, сопел, сипел, едва
понятные выплёвывал слова,
невыразимым поражая всех:
–Среди невинных больше свят и искренен
тот, кто невинности не знает истины.
–Но сколь не глупо это преподобие,
кто сотворил нас, глупых, по подобию?
–В молитве ж есть, скажу вам, други, честно,
чего немало в жизни: лицедейство.
–Незрим он в жизни и невнятны речи его,
кто глуп, тот вечен, ибо глупость вечна.