Кивнув и подняв руку в военном приветствии, Конан развернулся и направился к выходу из лагеря. Наказание и вправду было суровым. Патрулирование было одним из самых опасных и бессмысленных заданий для солдат.
Пройдя ворота, киммериец наткнулся на толпу солдат, с нетерпением ждавших его появления. Слухи и догадки были валютой в войсках, а прокручивались эти деньги в спорах и пари. Вот и сейчас кто-то, еще несколько минут назад уверявший, что варвара арестуют и подвергнут бичеванию, отдавал свои деньги другому. Кое-кто немедленно бросился бегом к дальним палаткам, чтобы собрать свои комиссионные на чужих пари. Многие с нескрываемым любопытством глядели на Конана и уже прикидывали, какие ставки можно делать на то, сколько дней осталось жить этому безумцу.
Пожалуй, единственным человеком, которому Конан действительно обрадовался в этой толпе, был Юма. Черный великан протолкался к киммерийцу и хлопнул его по плечу:
— Ну, старина, ты еще сержант или тебя разжаловали?
— Лучше бы разжаловали, да оставили в покое, — ухмыльнулся в ответ Конан. — Караулы и наряды вне очереди. Плюс патрулирование сверх графика. А так — ничего страшного. Все-таки лучше, чем тюрьма или плеть.
— Сержант, — обратился к Конану молодой солдат, — а вас действительно отправят в Аграпур отбывать наказание? Так нам сказал сержант Юма.
— Нет, приятель, — рассмеялся Конан, — и не вздумай никому рассказывать эту чушь. Иначе у нас тут одна половина гарнизона перебьет другую, лишь бы понести такое же наказание.
Шумное обсуждение этого вопроса и веселый смех привлекли к Конану внимание еще нескольких солдат. Но большинство лишь издали бросали ему слова поздравления и отходили подальше. Все понимали, что у киммерийца теперь слишком могущественные и коварные враги. Вскоре Конан вместе с Юмой отправился в деревню. По дороге киммериец стал расспрашивать приятеля о Сарии.
— Не волнуйся, я оставил ее в доме с Бабраком, а пришел в лагерь потому, что тебе, по-моему, грозит большая опасность, чем ей. Пойдем быстрее, а то наше дитя Тарима опоздает в казарму к заступлению в караул.
Они прошли к воротам форта, заглянув мимоходом в солдатскую столовую. Конан сделал это не для того, чтобы показать всем сомневавшимся свою хоть временную, но победу. Подойдя к своим подчиненным, он объявил им, что их отделение завтра выходит в патрулирование. Раздались недовольные возгласы и ругательства. Но не в правилах киммерийца было укреплять боевой дух уговорами. Выполнив обязанности, он в сопровождении Юмы поспешил в деревню.
За те два дня, которые Конан находился под арестом, руками его подчиненных и подчиненных Юмы во главе с самим чернокожим сержантом на опушке леса было выстроено небольшое, но уютное бунгало в местном стиле. Здесь толстые бревна по углам соседствовали с тонкими бамбуковыми стенами, переплетенными сухими лианами; длинные жерди служили стропилами, которые были покрыты пальмовыми листьями. Под руководством Сарии солдаты успели сплести несколько толстых циновок.
Во время сбора бамбука солдаты наткнулись на дикого кабана, который успел ранить одного из людей.
Вечером следующего дня кабан был торжественно зажарен в честь окончания строительства. Заботливые руки Сарии перевязали рану пострадавшего, а во время общего ужина она заставила его съесть кабанье сердце, чтобы избавиться от преследований духа ранившего его зверя. И вот теперь череп кабана с острыми белоснежными клыками торчал на шесте у входа в дом, отпугивая привидения и злых духов.
Приятели издалека заметили сидевшего со свитками закона Тарима в руках Бабрака. Молодой солдат расположился на веранде, более обжитой за эти два дня, чем обе внутренние комнаты. Сария, одетая в ярко-синее платье с местного рынка, выскочила навстречу своим спасителям. С Конаном она обменялась лишь долгим поцелуем и не стала ни о чем расспрашивать.
— Ты идешь, гордо подняв голову, следов плетей не видно. Видимо, самое страшное тебя миновало. Надеюсь, мои молитвы Пророку тоже возымели свое действие, — сообщил Бабрак, обнимая киммерийца.
— Ах, вот кому я обязан своей судьбой. Значит, это Тарим надоумил наше начальство предоставить Красным Повязкам наказать меня.
— Не бойся ничего, Конан, — сказал Бабрак. — Если потребуется — я встану рядом с тобой против всего отряда этих убийц! Тарим учит нас защищать правду.
— Ладно, за себя я уж как-нибудь постою, — сказал Конан, усаживаясь в тени на веранде, — но если со мной что-нибудь случится, я попрошу вас позаботиться о Сарии. У нее нет родных и никакого дома, кроме этого.
— Неужели это так, девочка? — удивился Юма. — А где же твой клан, твое племя?
— У меня нет никого. — Девушка села на циновку, поджав под себя ноги. — Сколько я себя помню, я всегда росла в джунглях — в шатрах и храмах при учениках Моджурны. И лишь недавно я узнала, что меня растят, чтобы принести в жертву. Теперь, когда я избежала предназначенной мне участи, мои сестры и ученики Моджурны не примут меня обратно.
— Даже учитывая все эти печальные факты, — заметил Конан, — лучше, что ты осталась жива.
Киммериец подсел к девушке поближе и обнял ее за талию.
— Да, Конан. Жить так здорово! — Она прижалась к нему и поцеловала в шею. — Я видела так мало в своей жизни. А хочется столько всего узнать, сделать.
Неожиданно она замолчала, а затем, резко вскочив, подбежала к очагу и поставила на горящие угли несколько горшков.
— Хорошая девушка, — сказал Юма, наблюдая за ее работой.
— И не говори. Похоже, она меня просто околдовала, — честно признался Конан. — Она уже опустошила мой кошелек, а я ничего не имею против. Все, что она купила для дома, полезно, по крайней мере красиво. Она умеет сделать жизнь удобней.
— Ну ладно, обитатели благословенного дома, — сказал со вздохом Бабрак. — Прошу прощения, но вынужден откланяться. Второй колокол уже отыграл, а я не рискну опаздывать на развод караула. Оставляю вас наедине с вашим ужином, — юноша улыбнулся, — сдается мне, это будет не совсем то, к чему мы привыкли в солдатской столовой.
Попрощавшись с Сарией, Бабрак спустился с веранды и пошел в лагерь.
Конан проводил его взглядом и протянул руку к фляге с местным вином. Ему уже давно не терпелось сделать пару глотков, но в присутствии трезвенника Бабрака он решил подождать. Хлебнув вина, Конан поинтересовался:
— Интересно, на что рассчитывает Бабрак? Неужели он и вправду думает, что сумеет обратить нас в свою веру?
— Кто его знает? — сказал Юма, протягивая руку за флягой. — Но парень он хороший. Слишком хороший для Венджипура.
Фляга переходила из рук в руки, и к тому моменту, когда Сария объявила, что ужин готов, в головах у приятелей уже стоял изрядный шум. Пол веранды больше не казался им таким ровным. Пошатываясь, киммериец подошел к очагу и взял голыми руками горячий горшок. Не желая демонстрировать свою глупость, он с показным равнодушием донес горшок и поставил его на место. Когда горшки были установлены в центре передней комнаты дома и Сария сняла с них крышки, из них вырвались клубы ароматного пара, напоминающего появление джиннов в восточных пустынях.
— Выглядит аппетитно, — заявил Юма, — чем-то напоминает то, что я ел дома в детстве.
При всем этом чернокожий воин разглядывал еду с некоторым недоверием.
— Пахнет вкуснее, чем вареное с бобами мясо мула, которым нас кормят в казарме, — добавил он, принюхавшись и садясь на циновку рядом с горшками.
— Ну, девочка, признавайся, из чего это сделано?
— Это маринованный угорь с рынка. Вот печеный корень тсуду, а это вареные клубни осоки.
Сария, орудуя бамбуковой ложкой, проворно разложила еду на банановые листья.
— А это свежевяленые кузнечики. Я их Покупала утром еще живыми. Очень свежие.
— М-да… Непривычно, — заметил Конан, внимательно осматривая со всех сторон выданную ему импровизированную тарелку. — Это действительно едят здесь, в Вендии?