В дверь слегка постучали, и в комнату вошла соседка.
- Полина Александровна, - спросила она, - вы не брали из кухни мою эмалированную кастрюлю?
- Нет, Авдотья Васильевна, не брала.
- Не брали? Ну и хорошо. Может, моя Зинуша припрятала. Потом ее спрошу. Спит она, сердечная, сейчас... Да, вот еще что я вам скажу: в том сундуке, что на кухне, мышь всю-то ноченьку скреблась. И теперь она, видно, там. Открыть бы, выгнать бы...
- Мышь? В моем сундуке, что с письмами?..
Булай вышла из комнаты.
Авдотья Васильевна осталась в комнате и заговорила:
- Боюсь я... Того боюсь, что, верно, не в своем уме моя соседка. Зинуша моя с поездом на целые недели уезжает. Во всей квартире остаюсь я одна с Полиной Александровной. Ходит она тихо, говорит мало. Уж давно, я еще и не переехала сюда, а в городе про нее разное говорили, будто она все на дорогу глядит, жениха какого-то ждет. А я как на нее посмотрю, так и думаю: "Самой-то невесте саван пора шить"... Зинуша говорит: "Мама, чего вы беспокоитесь? Человек живет тихо, дело свое исполняет. Вполне нормальная старушка". А я все сомневаюсь. Коли будете к ней ходить, присмотритесь, мнение свое составьте и мне скажите: надо ее опасаться или нет...
Послышались шаги Булай. Соседка ушла.
Я снова обратился к Полине Александровне:
- Прошу вас... Извините за беспокойство... Прошу вас рассказать все, что вы знаете о Сергее Сергеевиче. О том, как он исчез...
- Нет, нет, не произносите этого слова! Он просто ушел... ушел из этого дома.
- Ушел? Давно?
Сразу я почувствовал всю бестактность моего восклицания, смутился и смолк.
Булай помедлила, словно собираясь с духом, и сказала:
- Простите, как вас зовут?
Я назвал себя.
- Так что же, Григорий Александрович, привело вас сюда? Ведь Думчева все забыли.
- Совсем случайно я услышал один рассказ, который приблизил меня к судьбе Думчева. Но, прошу, пока не спрашивайте ни о чем.
- Хорошо, я вам верю. Когда-то очень давно меня прозвали невестой Сергея Сергеевича. Ах, разве вы теперь можете себе представить, вообразить, как когда-то в глухой провинции забавлялись скучающие люди! Однако дело не в этом. Я сейчас думаю о том, как лучше рассказать вам о Думчеве. Не знаю, с чего начать: с того ли, в какой необычной обстановке увидела его в первый раз, или просто о встречах и разговорах с ним.
- Если можно, расскажите все по порядку.
- Но отложите же свое вечное перо! Нельзя же спокойно рассказывать, вспоминать, когда каждое слово записывают.
Я послушно спрятал авторучку и блокнот в карман, уселся поудобнее в кресло и приготовился слушать.
- Итак, это было давно... - начала Полина Александровна.
За дверями послышался шум.
- Не обращайте внимания, это Гибралтар передвигает мебель и снова подметает чистый пол у моих дверей.
- Но почему Гибралтар?
- Так я окрестила соседку Авдотью Васильевну за то, что мимо ее глаз, как кораблю мимо Гибралтара, незаметно не пройти. Всякий будет досконально изучен. Она всегда всего боится.
- Итак, это было давно... - повторил я.
ИКАР НА ЯРМАРКЕ
- Да, давно, - повторила Полина Александровна. - Мне было тогда семнадцать лет. Я помню тот день, тот час и даже ту минуту, когда я впервые увидела Сергея Сергеевича Думчева. Это было на заре воздухоплавания. Нет, правильнее сказать так: перед самой зарей воздухоплавания... День был воскресный, девятое июня. Была ярмарка.
Старая, седая женщина говорила, а я забыл, что она стара. Уже не видел, что она седа. И уже не верил, что все это было так давно. Точно огонь ее несбывшихся мечтаний сжег эти десятилетия. Прошлое вернулось. Я его увидел, услышал...
Вот ярмарка. Южная ярмарка под полуденным солнцем. Шумная, пестрая, звонкая и нарядная.
Проснешься, откроешь ставни, распахнешь окно - и гудит-звонит ярмарка вовсю, шумит людской толпой, пестрит, мелькает яркими платками и юбками баб, гудом гудит и оглушает криком, ржанием, блеянием и мычанием.
А в лавках и ларьках, наспех сколоченных из свежевыстроганных досок, разметались на солнце, блестят и пышут буйными красками ленты, ситцы, платки, бусы, сливаясь и переливаясь в яркие полосы.
Тесно, не пробраться!
Со скрипом вертится-крутится карусель под стон шарманки, под визг девиц, сидящих в размалеванных колясочках, под свист восседающих на деревянных резвых конях парней - веселых, насмешливых парней в картузах, залихватски заломленных набекрень.
Тесно!
Едва-едва пробираясь под возами продавцов и между ног покупателей, нюхая землю и поджав хвост, ищет своего хозяина дворовая собачонка. Но где там! Сидит он где-нибудь в кабаке. Парень-гармонист ткнул ее ногой. Собачка взвизгнула, сжалась, подобрала хвост, кинулась под воз и снова пошла пробираться дальше.
Тянут слепые певцы песню. Песню однотонную и протяжную. Когда она началась? Когда кончится? Неизвестно. Их ведет, расталкивая толпу, мальчуган, протягивая рваную шапку, белобрысый, остроносый, с хитрыми глазенками. А они идут за ним, положив друг другу руки на плечи, высоко подняв к небу бесстрастные лица.
И вслед за ними легко и вольно идет цыганка с накинутым на одно плечо пестрым с бахромой платком, увешанная бусами, бренча монистами, сверкая огромными полукруглыми серьгами, слегка поводя плечами, идет меж возов и лавок, хватая за руки то одного, то другого, и скороговоркой заверяет: "Позолоти ручку, погадаю - судьбу расскажу!"
А солнце все выше и выше, все жарче и жарче. Все шумнее и люднее южная ярмарка.
И вдруг откуда-то издалека долгий, протяжный крик: "Летит! На небо летит человек!"
Крик потонул в шуме и грохоте базара.
Никто не обернулся и не отозвался. Базар продолжал гудеть.
Какой-то человек в чуйке и в картузе с блестящим козырьком вскочил на воз и замахал руками.
"Братцы! - кричал он, стоя на возу. - Братцы, глядите! Глядите, что делается на вышке!"
"Где, где?"
"Вон на вышке! С вышки человек полетит!"
"На небо полетит человек!"
И толпа, нестройная, любопытная, жадная до зрелищ, кинулась к видневшейся на холме вышке.
На широком помосте вышки лежал снаряд, похожий на огромную стрекозу. Рядом с этим снарядом стоял молодой человек и поправлял какие-то длинные ремни на снаряде.
Он был в косоворотке и в черном плаще-крылатке. Бледное лицо, длинные нервные пальцы, губы сжаты, а когда он выпрямился, то глаза его сосредоточенно устремились куда-то далеко через головы обступивших помост людей.
Странен, непонятен и очень одинок был этот человек на крикливой, нарядной южной ярмарке. Он, видно, был так занят своим снарядом, что не замечал всего, что делалось вокруг.
Хозяин-предприниматель, построивший на холме вышку, получал по пятачку с каждого входящего за изгородь.
Огороженное место вокруг вышки густо заполнялось народом.
Хозяин поднялся на несколько ступенек вышки и возгласил:
- Почтеннейшие дамы и господа! Сейчас человек на небо полетит. Сами своими собственными глазами увидите. Так не угодно ли за свою плату вопросики задавать этому человеку? Как-никак, от нас в небо человек отбудет и обратно к нам прибудет!
Предприниматель вытер блестящую лысину красным клетчатым платком.
Из толпы послышались голоса - обращались к человеку на вышке:
"Назовись: кто ты такой?"
"Личность какая?"
"Промысловое свидетельство? Веры какой?"
"Раз на небо летит - так веры какой?"
"Я Сергей Сергеевич Думчев! Русский", - отвечал молодой человек.
"Ну, лети!" - сказали в толпе.
Человек, назвавшийся Думчевым, снял крылатку и продолжал возиться у снаряда.
"Уважаемая публика! - обратился хозяин к толпе. - Терпение! Лишь пять - десять минуточек - и полетит!.."
- Я стояла недалеко от вышки, - продолжала свой рассказ Полина Александровна, - и видела, как дрожали руки Думчева. Беспокойство, волнение, испуг охватили меня. Ведь вышка высокая! Неужели они все здесь не понимают, что он, этот смельчак, сейчас разобьется?
"Отговори, отговори его от полета!" - упрашивала я брата-студента.