- Многие? - переспросил я.
- Вы что, загадочки пришли загадывать, цветочки собирать, как другие, или за овощами приехали? Лук, морковь, бурак. Если вы за овощами, то почему без машины, без тары для погрузки? Кто же вы такой?
- Кто я?
- Вот-вот! По какому случаю на базе появились?
Оторопев, растерявшись под натиском вопросов, я не знал, как все объяснить сердитой женщине, и только пробормотал:
- А вы кто? Какая база?
- Как так - кто я? Я Анна Ивановна Черникова, заведующая базой Райпищеторга.
- Прощайте! - крикнул я, повернулся и ушел.
Сделав десяток-другой шагов, я оглянулся и из-за кустов увидел: за мной, держа собаку на поводке, следовала Анна Ивановна Черникова.
Я прыгнул через небольшой ручеек. Несносный шнурок! Опять... опять развязался. В который раз! Я нагнулся, потянул оба конца шнурка. Какая-то колючка (репейник, что ли!) зацепилась за растрепанный конец шнурка. Я стал снимать. В колючке запутался дохлый паук.
Всю дорогу я думал о пауках, о письме Чарушина, - верно, только поэтому я заметил паука и спрятал его в спичечную коробку.
ДОХЛЫЙ ПАУК
- Барометр Дижонваля существует! Вот письмо, а вот и "испорченный" барометр! - воскликнул я, входя в кабинет директора института Степана Егоровича Тарасевича, и положил на стол письмо Чарушина и спичечную коробку с дохлым паучком.
Профессор сдержанно поздоровался со мной, посмотрел на меня с некоторым недоумением и, представив доценту Серафиме Васильевне Воронцовой, прибавил:
- Надеюсь, порывистый ход ваших рассуждений по поводу найденных записок не будет стеснен присутствием нашего молодого специалиста. Маляры затянули окраску коридора и некоторых кабинетов, и Серафима Васильевна расположилась у меня со своим микроскопом.
Из-под больших стекол очков на меня посмотрели голубые глаза. Посмотрели, как мне показалось, весьма насмешливо. А затем Серафима Васильевна снова опустила глаза к микроскопу, и правая ее рука быстро забегала по листу бумаги, делая какие-то записи.
Степан Егорович внимательно прочел письмо Чарушина и развел руками:
- Пусть так! Пусть барометр Дижонваля - пауки. Но что это меняет?
- Все! Все меняет! Раз есть барометр Дижонваля, следовательно...
- ...следовательно, - рассмеялся Тарасевич, - есть и пауки!
- Следовательно, есть и путешественник, который вынужден узнавать погоду по поведению пауков.
- Фантазия!
- Что? А записки? Я вижу вьючное животное на привязи, путешественника, который уже погрузил свой мешок и дописывает дневник...
- Ребусом называется загадка, состоящая в том, что часть слова или целые слова выражены посредством нарисованных фигур, нот или других знаков, звучание которых сходно с задуманными словами, - сказала медленно Воронцова, продолжая глядеть в микроскоп.
- Что вы хотите сказать? - спросил я.
- Какой-то затейник написал ребус, кроссворд. В нем вместо простого слова "паук" проставил два слова: "барометр Дижонваля", а рядом с Эратосфеном - "личинку стрекозы"... А вы вот маетесь, отгадываете этот ребус.
"Ребус, кроссворд", - повторил я про себя и почувствовал, что эти веселые и простые слова, само их звучание не только снимает с записок загадочность, но и показывает все в смешном виде. Но это ощущение длилось всего мгновение. Нет! Где, кто, когда и зачем станет составлять такие кроссворды?
И я сказал:
- Не ради кроссвордов и ребусов остался я в Ченске, отнимаю время у вас, Степан Егорович, писал Чарушину. А сегодня утром даже побывал там, где студент Белянкин вместе с цветами подобрал загадочные листки.
- С чем же вы вернулись из этой экспедиции?
- Экспедиция не удалась. Подобрал одного паука, да и то дохлого...
- Дохлый паук!.. - захохотала, откинувшись от микроскопа, доцент Воронцова. Она хохотала все громче: - Дохлый паук!.. Ой, не могу! До...до...до...хлый!.. Дайте посмотреть!
Воронцова подбежала к пауку, который лежал в спичечной коробке. Она сняла очки, протерла их и снова надела, всмотрелась в паука.
- Апофеоз исканий, загадок, предположений, писем в Москву - дохлый паук!.. Как же вы, Степан Егорович, - обратилась она к профессору Тарасевичу, - не подумали, что все это так просто и ясно: какой-то дачник чудил, составлял кроссворды, а литератор из Москвы пытается из крапивы делать бриллианты!
- Дачник?! Но позвольте! - воскликнул я. - Там, где найдены листки, и дач-то нет!
- А ветер? - резко повернулась ко мне Воронцова. - Ветер не тратит время по пустякам, как некоторые другие. Налетел и унес с подоконника эти смешные записки.
- А знаете, - сказал Степан Егорович, - в этом утверждении есть толк. А мы... мы явно перемудрили.
Что я мог ответить? Как возразить? Передо мной лежали только дохлый паук и весьма странные записки.
- Вот вы и молчите! - с усмешкой сказала Воронцова. - Нечего сказать! А перебаламутили весь институт. Что - не так?
- Перемудрил, признаю, перемудрил...
Воронцова вернулась к микроскопу и снова стала что-то бегло писать.
- Да, заблудились мы с вами, - тихо сказал Степан Егорович. - А вот молодой специалист нас поправил.
- Что ж, пора откланяться, уезжать, - сказал я и стал прощаться.
- Знаете что? - проговорила вдруг с доброй улыбкой Воронцова. - Я вам на память этикетку на паука дам, определю точно род и вид. Но что прилипло к его лапе?
Что было дальше? Я стоял у дверей, Степан Егорович записывал мой московский адрес, и вдруг...
- Ой, что это? Ах, не может быть! - воскликнула Воронцова. - Скорей сюда!.. Смотрите! Листок! Слова!
Мы оба подбежали к микроскопу:
- Что случилось?
- Что, что?
Воронцова откинулась на спинку стула, очки сдвинулись на кончик носа. На лице были испуг, замешательство, недоумение.
- Смотрите! Читайте!
"Л и с т 1022
...Итак, все ясно. Туберкулез излечим. Как врач, я пришел к этому пониманию после ряда наблюдений, о чем подробно записал на предыдущих листках дневника.
Все знают: туберкулезная бацилла окружена оболочкой. По своим химическим и физическим свойствам эта оболочка подобна воску. Протеолитические ферменты, гидролизирующие белки и полипептиды не в силах воздействовать на восковую оболочку туберкулезной бациллы, и потому организм человека не в силах справиться с этой бациллой. Нет такого лекарства, которое помогло бы расщепить восковую оболочку бациллы. Это известно всем врачам. Но в эти дни я наблюдал рядом со мной насекомое, которое питается воском и переваривает его. Так разве не ясно, что это насекомое обладает ферментом, который может разрушить восковую оболочку туберкулезной бациллы, расщепить жиры оболочки. Это насекомое - гусеница пчелиной моли Galleria mellonella. Я предлагаю вливать больному туберкулезом кровь гусениц. Не сомневаюсь: ферменты крови гусеницы разрушат жиро-восковую оболочку бациллы, и организм человека легко одолеет обезжиренное тело бациллы. Бич человечества - туберкулез - исчезнет! Galleria mellonella легко разводить: необходима соответствующая температура и большое количество вощины. Но странная участь, моя невероятная судьба, о чем я уже писал в листах 2 - 12..."
Доцент Воронцова смотрела в микроскоп и читала это письмо спокойно, раздельно и четко. Прочитав фразу о невероятной судьбе и странной участи врача, который писал эти записки, она откинула голову от микроскопа:
- На этом обрывается текст!
Напряженная тишина водворилась в кабинете. И, когда Степан Егорович, чтобы зажечь верхний свет, подошел и повернул выключатель, шаги его и щелчок показались мне резким стуком, а свет загоревшейся лампочки заставил вздрогнуть.
Наклонясь над микроскопом, Степан Егорович молча прочел ту же записку, а потом рассудительно сказал:
- Теперь надо сравнить, сличить с той запиской, которую студент Белянкин подобрал там же с букетом цветов... Вот-вот, спасибо. Увеличьте свет, Серафима Васильевна, что-то не в фокусе... Спасибо. Да, одна и та же рука, один и тот же почерк, и один и тот же способ уменьшения при помощи фотоаппарата.
Взволнованный, я наклонился над микроскопом, пытаясь что-то рассмотреть, прочесть, но ничего не увидел.