— Вижу! Вижу! Говорите, Андрей Варфоломеевич!
— Что ж тут, сударь, долго говорить, ежели в этом самом доме, что с башенкой, живет и здравствует невеста самого Сергея Сергеевича Думчева. Ждет, сердечная, до сего дня своего жениха.
— Невеста?
— Зовут ее Надежда Александровна Булай. Возраста она уже почтенного. Ну, помоложе меня лет этак на десять. Шестьдесят-то ей будет. А невеста она, так сказать, особенная. «Вечная невеста» — такую кличку очень давно дали Надежде Александровне.
— Надежда? — переспросил я. — Надя!
— Да, Надежда Александровна.
— Надежда! Значит, Надя! Ведь это имя из письма… из письма Думчева! — почти прокричал я.
— Сударь! Сударь! Уважаемый!.. — звал меня Андрей Варфоломеевич.
Но я уже ничего не слышал и не видел. Перебежал площадь и остановился у крыльца дома, указанного стариком.
Полная луна осветила белую эмалевую дощечку на дверях домика.
Я прочел: «Надежда Александровна Булай. Зубной врач. Прием все дни, кроме воскресенья».
Но в доме было темно. В дверь я не постучал.
Глава 9
В ДОМЕ С БАШЕНКОЙ
Такую любовь не видит никто.
Видит разве одна только луна, которая плывет по небу и ласково, сквозь дырявую стреху, заглядывает в заброшенный сарай.
Только взошло солнце, а я уже был у дома с башенкой. Около эмалевой дощечки — надпись, сделанная чернилами на обрывке пожелтевшей бумаги: «Звонок не звонит, прошу стучать».
Гудки парохода с моря снова напоминали мне: пора уезжать. И я, точно оправдываясь, говорил себе: «Сейчас все выясню и сегодня же уеду из этого города».
Я постучал, но дверь мне не открыли. Снова постучал — молчание.
Посмотрел на часы: шесть. «Не слишком ли рано?» подумал я и пошел бродить по улицам.
Сразу за городом начиналась степь. Из степи, уже выгоревшей на солнце, тянулись к городу двумя рядами своих каркасов недостроенные дома. Шумел и пыхтел паровозик на узкоколейке, таща платформы, груженные песком, кирпичом, блоками.
Подъезжали грузовые машины. Подъемные краны, регулируемые машинистом, сидящим в будке, забирали прямо с платформы на верхние этажи блоки, а рабочие, весело перекликаясь с машинистом и друг с другом, выкладывали на фермах каркасов ряд за рядом полые блоки. А там, далеко в степи, поднималась к небу остроугольная буровая вышка и слышался острый, резкий, пронзительный скрип лебедки.
Над морем летали чайки.
И чтоб сократить время ожидания, я пошел на вокзал. Выйдя на перрон, я упорно стал дожидаться прихода дальнего поезда и зачем-то беспокоил проходящего, по перрону дежурного по станции: скоро ли поезд?
Вот пришел дальний поезд. На тихой станции стало шумно, беспокойно. Забегали люди, зазвенели крышки чайников. Свисток поезда. И снова все кругом опустело.
На часах было девять. Теперь пора. Пора вернуться и постучать в закрытую дверь загадочного дома.
На мой осторожный стук послышался поспешный голос: «Иду, иду!»
Дверь приоткрылась. Маленькая остроносая женщина высунула голову, повязанную белесоватым, когда-то голубым платком. Быстрые, любопытные глаза внимательно поглядели на меня.
— Ага! Вы тот самый, что ехали в вагоне, где моя Зинуша проводником? Пожалуйста, заходите! Я ее разбужу.
— Нет, нет! Я пришел к зубному врачу Надежде Александровне Булай.
— К Булай? К Надежде Александровне? Пожалуйста, проходите. Присядьте вот тут. — Она указала на одинокий стул среди высоких шкафов и кованых сундуков, заполнявших длинный коридор. — Сейчас постучу.
Подойдя к какой-то двери, она постояла, к чему-то прислушалась и вернулась обратно.
— Сколько ни живу здесь, а не возьму в толк ее жизнь. Неизвестно, когда встает, когда ложится. И сейчас не пойму: спит или не спит. Больные все больше после обеда приходят.
— Что ж, — поднялся я, — приду и я после обеда.
— Видать, вы приезжий? — сказала она.
— Приезжий.
— А откуда будете? Надолго ли сюда? Часто ли к ней ходить будете?