При таком устройстве аппарата можно изучить механизм, посредством которого сопротивление воздуха в соединении с движением крыльев обуславливает движение насекомого вперед.
Действительно, если с помощью воздушного насоса привести в движение крылья искусственного насекомого, то можно видеть, что аппарат начинает быстро вертеться вокруг своей оси. Механизм движения насекомого объясняется, стало быть, этим опытом».
Удивительные записи, фотографии и престранные чертежи лежали тут же, на столе, где стояло это странное сооружение.
Я не так уж хорошо разбираюсь в машинах. Но история техники! И не безличной и безразличной всегда была для меня каждая машина — не грудой хорошо собранного блестящего металла! Здесь ум и сердце человека искали, находили, снова теряли, терпели поражения, но побеждали. Здесь изобретатель горевал и радовался точно так же, как писатель в работе над книгой, как режиссер над постановкой.
Записи доктора Думчева производили впечатление поисков ума, своеобразного и сильного. В самом деле, разве можно предположить, что кто-нибудь подсчитает число взмахов крыла насекомого в одну… секунду? А у Думчева я нашел вот какую таблицу:
Здесь же было отмечено полное совпадение движений обоих крыльев насекомого: оба крыла движутся одновременно и оба совершают одинаковое число движений.
В записках Думчева несколько раз повторяется: «Я найду, непременно найду настоящую причину летательной силы насекомого!»
Здесь же, на отдельном листке, было сделано презанятное вычисление: «Вес грудных мускулов птицы составляет 1/6 часть всего тела, в то время как у человека это соотношение равно 1/100. А у насекомого?»
Затем была еще одна запись: «Нашел! Вот! Вот она, та самая причина летательной мощи насекомого! Вот! Вот!»
А рядом была новая запись: «Теперь остается найти последнее: как и почему оно (по видимому, речь шла о насекомом) стоит в воздухе? Найти или уйти!»
Так и было записано:
«Найти или уйти!»
Быстрые, азартные росчерки пера. И при этом очень деловые и точные записи, чертежи и фотографии.
Из них я мог заключить, что свою удачу Думчев искал довольно невероятными для меня путями. Он применял одновременно и графический, и оптический, и даже музыкальный метод.
И тут опять были какие-то непонятные чертежи. На одном я увидел сопоставление дрожаний… камертона и взмахов крыла у шмеля и у пчелы.
Первые две линии этого чертежа были обрывистые, почти точечные, и показывали частоту взмахов крыла у шмеля; третья линия была волнообразная, с острыми гребнями. Она была образована дрожанием камертона, снабженного острием. Из приписки следовало: «Эти линии срисованы с листа закопченной бумаги, надевающейся на цилиндр. Цилиндр этот вертится на своей оси с равномерной скоростью. И если держать неподвижно пинцетом насекомое, то одно его крыло при каждом взмахе слегка касается закопченной бумаги. Каждое прикосновение стирает сажу, а так как цилиндр вертится, то получаются вышеописанные линии». При этом отмечалось: «Камертон делает 250 двойных колебаний в секунду, а крыло имело 240–260 полных оборотов в секунду».
Тут же был чертеж какой-то пластинки, настроенной на октаву. К ней было прикреплено крыло… осы, поставленное таким образом, чтобы чертить на листе бумаги петли (восьмерки). Все эти методы, по видимому, взаимно проверялись.
Да, это было любопытно, может быть даже занимательно, но нисколько не подсказывало мне разгадку тайны Думчева.
А вот пожелтевший листок нотной бумаги, с нотами весьма странной «мелодии». Это напевы комаров, шмелей, мух…
На полке над столом лежало множество книг и журналов по астрономии. Тут же — хорошо организованная картотека. На отдельных карточках были подклеены листки с записями, сделанными рукой Думчева.
На карточке Кибальчича к перечню его физико-механических опытов было приписано обращение Думчева к нему: «Ты, казненный царем! Ты, создатель идеи реактивного двигателя! Имя твое вспомнят, когда человек пролетит мировое пространство и познает далекие миры».
И рядом с этим возгласом стояли два слова, написанные красным карандашом: «Личинка стрекозы». Эти слова были трижды подчеркнуты тем же красным карандашом.