Я зачитался. Уже смеркалось. Я оторвался от Фабра. Сдал книги, но не уходил. В пустой читальне, вызывая недоумение библиотекаря и сторожа, которому пора было запирать читальню, я сидел и думал об одном.
Я говорил себе так: по подсказу великого ученого Дарвина, Фабр обнаружил безошибочное чувство направления у некоторых насекомых. Пчела как будто «перехитрила» и Дарвина и натуралиста Фабра. Но здесь неожиданное, своеобразное проявление инстинкта! И Фабр пришел к выводу, что какой-то очень тонкий запах, совершенно неуловимый для нашего обоняния, зовет самцов-бабочек сквозь бурю, непогоду, в темную ночь к самке.
Нет, не только к самке! Но и к тому предмету, который пропитывается ее неуловимым для людей запахом. Что, если сегодня в какой-нибудь чудесной лаборатории путем сложных анализов будет добыт этот самый состав, что привлекает за десятки километров бабочек? Разве не могу я допустить, что эти бабочки — Дубовые шелкопряды и Сатурнии — могут стать еще более верными письмоносцами, чем почтовые голуби?
Все это верно! Неоспоримо!
Но тогда… тогда и эта бабочка Мертвая голова, залетевшая ко мне в номер со столь странным письмом, — надежнейший письмоносец в чьих-то руках?
Конечно, для написания, для отправки микроскопического письма таким необычайным способом требуется огромное мастерство и умение. Неужели это работа студента Павла? А может быть, это шифрованное письмо? Но как разгадать?
Глава 4
РАЗГАДКА В ФОРМЕ НОВОЙ ЗАГАДКИ
На столе перед мастером Талкихорном лежат какие-то бумаги, но он не смотрит на них.
С помощью круглой крышки от чернильницы и двух обломках сургуча он хочет найти своим мыслям выход из какого-то затруднения.
То он помещает крышку в середину, то кусочек красного сургуча, то кусочек черного,
Но ничего не получается. Он вынужден убрать все и начать снова.
Самыми необычайными картинами были расписаны стены ресторана, куда я в этот вечер зашел из библиотеки.
Белый медведь, стоя на льдине, вытянул свою морду и касался острого паруса лодки, уходящей в даль неестественно голубого моря. А на другой стене дети, сидя на корточках, пускали в. бурный ручей меж снежных гор маленькую бумажную лодочку. К потолку были прибиты рога горного козла. С них свешивались две лампы под яркими цветными бумажными абажурами.
Я пил кислое вино, ел какое-то непонятное мясное блюдо с тушеными помидорами. На эстраде звенел струнный оркестр из трех музыкантов. И хотя в ресторане становилось все теснее и шумнее, но это не мешало мне думать о том, что было в письме Дарвина и в опытах Фабра.
Я говорил себе: все предстает теперь в новом свете.
Случайно полученное мною письмо не зря, неспроста и не ради шутки послано столь необычайным способом. Нет, это не дело рук студента института! Пойти бы к профессору Тарасевичу и поговорить с ним.
Я ушел из ресторана.
Раздумывая, разговаривая почти вслух сам с собой, я медленно брел по ночным улицам городка. Как отгадать, как прочесть странное письмо? Кто такой Думчев? И кто, наконец, адресат этого загадочного послания?
Дежурная по гостинице, как всегда, не отрывая глав от книги, сказала:
— Товарищ Нестеров! Вам письмо. Оно в номере. На сколько суток вы еще оставляете за собой номер?
— Только на сутки. Я уезжаю завтра, — ответил я.
В номере на столе лежало письмо. Оно было от профессора Тарасевича.
«Уважаемый товарищ Нестеров! — писал профессор. — Простите, что называю вас так официально, но я не знаю вашего имени, отчества. Посылаю к вам студента Павла Белякина с письмом. Я © точности выяснил: ни он и никто другой из студентов не писал этого удивительного письма. Неожиданные соображения пришли мне в голову. Если можете, не уезжайте сегодня — приходите в институт. Жду с нетерпением. Профессор С. Тарасевич».
Я немедленно отправился в институт.
Профессор ходил большими шагами по кабинету, видно чем-то встревоженный. Он обрадовался мне и начал с извинений. Но по всему было видно, что мысли его далеки от тех любезных фраз, с которыми он обратился ко мне:
— Ваш визит к нам в институт прошел в какой-то странной, шутливой атмосфере. Беру целиком вину на себя, дорогой гость. Простите нас!
— Степан Егорович, стоит ли об этом вспоминать! Я человек необидчивый.
— Вы-то прощаете, но здесь вина не только перед вами.
— А перед кем же? Перед студентом Павлом Белякиным?
— Да нет же! Не Павел Белякин писал это письмо.