За поворотом дороги виднеется вывеска станции. Проезжаем через несколько ворот. В одном загоне возле корыт с водой толпится стадо молодняка крупного рогатого скота. По характерному внешнему виду заметно, что их родители были зебу и шортгорны. В других корытах лежат черные, величиной с двойной кирпич, куски какой-то соли. Мой спутник объясняет, что это смесь солей фосфора, меди, цинка и микроэлементов и обычной поваренной соли.
Среди леса, на берегу реки, показался коттедж — дом директора станции, а рядом — легкое деревянное здание конторы. Директор станции мистер Джон Кеннеди, высокий худощавый человек лет за пятьдесят, уже ожидал нас. Он подробно знакомит меня с работами, проводимыми станцией. Суть опытов сводится к тому, чтобы путем сложного скрещивания африканского скота, шортгорнов и зебу, при строгом подборе желательного типа животных, вывести мясную породу скота, которая довольствовалась бы грубым подножным кормом и давала при этом хорошую продукцию, была устойчивой к кровепаразитарным болезням и в то же время хорошо приспособлена к тропическому и субтропическому климату.
Мистер Кеннеди сказал, что он уже получил немного таких животных. Затем он повел меня к своим питомцам. Тут были палевые быки и коровы-зебу, вишнево-красные африканцы и тоже красные, но несколько отличающиеся от них шортгорны, а также их потомки различных мастей. О каждом животном мистер Кеннеди, кажется, мог бы прочитать целую лекцию, и, если бы я его не поторапливал, визит затянулся бы не на один день.
Хотя мистер Кеннеди не оканчивал высшего специального учебного заведения, чувствовалось, что он большой знаток своего дела, я бы сказал, прекрасный скульптор, лепящий на живых животных задуманный тип.
Зебу-производитель
Пастбища станции представляют собой редкий парковый лес, в котором хорошо растут естественные, главным образом злаковые, травы. Среди засохших высоких трав паслись крупные упитанные коровы с телятами. Завидев нас, коровы поспешили к телятам и вместе с ними пустились наутек. Под деревьями и в кустах, как вылепленные, поводя ушами, на задних лапах сидели кенгуру.
Река, протекающая здесь, во многих местах заросла бамбуком, но кое-где берег чистый. Сейчас река обмелела, однако в период дождей она бывает очень грозной, рассказывает мистер Кеннеди.
Обедать поехали к мистеру Кеннеди. Нас встретила немолодая стройная женщина. В уголке, увешанном игрушками, играл двухлетний малыш. Мистер Кеннеди пояснил, что старшие дети разъехались по разным школам, а самый младший пока дома.
Завершив обед холодным пивом, мы снова отправились осматривать станцию. Она занимает примерно 500 гектаров земли. В штате станции два научных сотрудника и несколько рабочих.
К вечеру начался долгожданный дождь. Шутя мистер Кеннеди заметил, что в Австралии часто говорят, будто русские — враги австралийцев, а вот ведь русский привез счастье: дождь, который стоит многих миллионов фунтов. Я ему также шутя сказал, что на этом примере он может убедиться, как мы хотим жить в дружбе со всеми людьми.
Мой провожатый, привезший меня из Рокхемптона, уехал еще утром, и обратно меня будет сопровождать молодой помощник мистера Кеннеди.
Рокхемптон славится еще мясокомбинатом. По пути на опытную станцию мы видели его. Но, к сожалению, на комбинате недавно закончился сезон работы, и теперь почти три месяца он будет бездействовать.
В Рокхемптоне я взял свои вещи и тут же отправился в аэропорт. Сегодня же вечером я должен возвратиться в Брисбен. О билете беспокоиться не приходится: все поездки проходят по строгому расписанию, и билетами еще в Сиднее меня снабдила мисс Вероника Булл. Не раз с благодарностью вспоминаю ее деловитость, предусмотрительность и доброжелательное ко мне отношение.
Ночью лететь неинтересно: ничего не видно. Но зато когда подлетаешь к большому городу, освещенному тысячами огней, открывается поистине изумительная картина. Вот и сейчас внизу в разные стороны потянулись цепочки огней, а кое-где они словно рассыпаны в беспорядке, и выделяются большие светящиеся шары. На темной ленте реки, у берегов, видны иллюминированные силуэты кораблей. Забавно бегут по дорогам светлячки-автомашины. Ближе к центру города огни сливаются в сплошное море. Хорошо видно и поле аэродрома. Самолет приближается к Брисбену!
Автобусом аэропорта добираюсь до городского аэровокзала, а оттуда в гостиницу «Канберра».
С улицы доносятся пение и музыка. Это продолжаются обряды «Армии спасения». Снизу, из ресторана, слышатся дикие завывания джаза. Вызываю лифт. В нем, кроме лифтера, никого нет. Высокий худощавый человек, лет около сорока, одетый в серую форменную одежду, спрашивает меня, какой я национальности и откуда приехал. По-английски говорит он, как мне кажется, хорошо, но все же в его произношении улавливается иностранный акцент. Отвечаю, что я русский и недавно приехал из Москвы. Мой собеседник сразу же переходит на русскую речь и рассказывает, что он тоже русский и оказался здесь после войны. Он очень хотел бы побеседовать со мной, но сейчас он на дежурстве, и сменят его через час. Я ответил, что собираюсь примерно час погулять, а после этого могу с ним поговорить.
Когда я возвратился с прогулки, лифтер уже ожидал меня. Он рассказал, что до войны работал инженером на одном крупном заводе в Киеве. Родился и получил образование он тоже в Киеве. Во время войны оказался у немцев, а после войны уехал в Австралию. Здесь он обзавелся семьей, купил в пригороде небольшой домик. «Не могу вернуться в Россию, — говорил он, — но до сих пор не могу забыть рiдну неньку Україну. Очень интересуюсь тем, что происходит на родине, но не часто удается что-либо узнать. Здесь, в городе, живет много русских. Иногда мы собираемся и беседуем о жизни в России. Кое-кто мечтает вернуться домой. Но для этого нужны деньги, а заработать их не так легко. Вот видите, я инженер, с высшим образованием и в своей области неплохой специалист, но смог найти лишь место швейцара. Горько мне, инженеру, подносить чемоданы».
Он рассказал, что в гостинице уборщицами работают несколько русских женщин. Все они, так же как и он, очень жалеют о сделанной ошибке, но не знают, как теперь ее исправить. Наша беседа затянулась. Поблагодарив меня, он ушел.
Я слушал исповедь этого человека, и противоречивые чувства боролись во мне. С одной стороны, было жаль его, а с другой — возникал вопрос: почему же, когда родине было тяжело, он, быть может, помогал гитлеровским захватчикам, а теперь кается? Но я не стал ему ничего говорить.
Завтра воскресенье — день, свободный от различных мероприятий.
Утром отправляюсь бродить по улицам. Город еще спит. Все магазины закрыты. На улицах пусто. Только газетчики на углах выкрикивают новости и каждому предлагают свой товар. Улица выводит меня на берег реки, которая носит то же название, что и город. До устья реки — залива Мортон — почти 40 километров, но и здесь она многоводна, широка и глубока. Океанские пароходы с осадкой 10 метров свободно плавают по ней. И сейчас здесь я вижу большие и малые океанские суда.
В городе есть несколько высших учебных заведений, в том числе университет со многими факультетами. Брисбен известен как крупнейший порт, через который вывозятся за границу мясо, шерсть, сахар, фрукты и многие другие продукты и сырье. Здесь имеются химические, металлургические, машиностроительные, автомобильные и другие заводы.
Высокие здания сосредоточены главным образом в центре города. На большой площади по периферии разбросаны тысячи одноэтажных домиков под красными черепичными крышами. Улицы и скверы украшены тонкими стройными пальмами. По некоторым улицам громыхают открытые трамваи. Повсюду прямо на столах торгуют фруктами, кое-где — рыбой, мясными продуктами.
Воскресенье большинство жителей города проводят у моря. Здесь оно теплое и ласковое. Ведь температура воды в море даже зимой не опускается ниже 20°, а летом обычно 25–28°. Это одно из самых теплых морей на земном шаре. Барьер из коралловых рифов принимает на себя океанский прибой, и на побережье волн почти нет. Только акулы страшат купающихся. Большой залив даже носит название Шарк (акула). Поэтому купаются здесь только в специально огороженных местах.