Несколько раз прошу мистера Вильямса остановиться, чтобы вблизи посмотреть, как растет хлеб здесь, на другом конце планеты. Пшеница не очень высокая и не очень густая, но колос с хорошо налитым зерном.
В последние годы Западная Австралия значительно увеличила посевы пшеницы. В 1960 году здесь засевалось около полутора миллионов гектаров земли, дававших урожай в полтора миллиона тонн пшеницы. Это, конечно, не так много, но лимитирует влага. Прекрасно растет здесь люпин. Он обогащает почву азотом, а его зерна охотно поедаются овцами. Обычно фермер два года сеет пшеницу, а затем оставляет землю под люпин, который самосевом может расти восемь-девять лет. Как сорняк люпин растет по границам полей, обочинам дороги.
Чем дальше от побережья, тем меньше выпадает осадков и больше земли остается необработанной и заросшей мелким лесом или кустарником. Фермеры считают, что в местах, где выпадает менее 300 миллиметров осадков, сеять пшеницу невыгодно.
За полями потянулась типичная австралийская скребовая пустыня. Местность стала слегка холмистой. От шоссе изредка отходят дороги на фермы. Кругом безлюдно. В Западной Австралии проживает всего примерно 730 тысяч человек, причем больше половины населения сосредоточено в Перте.
Проехав по шоссе почти 250 километров, сворачиваем на боковую грейдерную дорогу. Она насыпана из каменистого грунта и хорошо укатана. Вдоль дороги тянутся проволочные изгороди. Это начались так называемые пастбища, покрытые низкорослыми деревьями малый. Осыпавшиеся семена акации поедают овцы. Не оставляют они, конечно, и зеленых веток. Кроме акации здесь встречаются низкорослые виды эвкалиптов с маленькими сероватыми, как бы покрытыми восковым налетом листьями. Всюду синеют и желтеют цветы, правда, сухие.
На одном из поворотов быстро перебежал дорогу огромный черно-бурый эму. А поодаль я увидел их целое стадо. Мистер Вильямс сказал мне, что, если я хочу увидеть эму поближе, надо осторожно выйти из машины, встать с противоположной стороны и посвистывать сначала тихонько, а потом громче. Выполняю его совет. И действительно, отбежавший метров на двести страус вдруг остановился и начал медленно подходить, важно вышагивая огромными ногами и высоко подняв голову. За ним последовали другие. Эму подошли метров на 50–60, но затем любопытство, очевидно, было побеждено инстинктивным страхом. Стоило мне пошевелить рукой, чтобы навести фотоаппарат, как страусы тут же исчезли.
Дорога привела нас к воротам. Но сама ферма еще далеко. Бывает, что от ворот до фермы приходится ехать многие километры. Мы проехали еще около десяти километров и снова оказались у ворот, теперь уже ведущих во двор фермы Гибион, или, как ее здесь называют, стансии Гибион.
На стансии содержится около 130 тысяч мериносовых овец, и принадлежит она овцеводческой компании, имеющей шесть таких стансий.
Нашему взору представился просторный двор с довольно большим одноэтажным домом, несколькими домиками поменьше и небольшими помещениями складского типа. Во дворе на столбах установлены две большие цистерны, куда вода накачивается двумя ветряками. У дома нас встретил директор стансии, молодой смуглый человек, мистер Джои Джозеф Мали. Он говорит, что рад помочь мне узнать все, чем я буду интересоваться, а пока с дороги просит нас зайти принять душ и выпить по стакану холодного пива. И то и другое как нельзя более кстати. Ведь стоит сорокаградусная жара. На небе ни облачка, ни один листик на дереве не шелохнется.
Директор рассказал нам, что на ферме работает шестнадцать человек, включая его самого и бухгалтера. Один человек обслуживает около пяти тысяч овец. Один механик осматривает и ремонтирует 70 ветряков. Только раз в году на стрижку нанимает «стригалей». Каждая овца дает около двух фунтов стерлингов дохода, а затрачивается на нее один фунт. Следят за овцами десять пастухов-аборигенов. Они живут недалеко от усадьбы, в деревянном бараке.
Позже, когда мы с директором ездили по пастбищам стансии, мы повстречали пастуха, ехавшего на лошади. Торопливо спешившись, он подобострастно выслушал указания директора. Я спросил директора, есть ли у этих пастухов семьи. Он ответил, что живут они холостяками, а потом, смеясь, добавил, что они сообща содержат одну женщину-повариху, исполняющую обязанность их общей жены.
Последние два года стояла сильная засуха, но поголовье овец на ферме все же почти удвоилось. Кроме овец на ферме содержится около 600 голов мясного крупного рогатого скота.
Много неприятностей причиняют одичавшие козы. На территории фермы их водится несколько тысяч. Они поедают лучшую траву на пастбищах, выпивают из корыт воду, в жаркую погоду даже купаются в этих корытах. Мистер Мали рассказывает: лет 40–50 назад в этих местах добывали золото, и шахтеры держали здесь коз. Некоторые из них предпочли свободную жизнь, и вот теперь их потомки досаждают овцеводам.
Все пастбища на ферме разгорожены на участки. В каждом из них площадью 800—1000 гектаров содержится 150–200 голов овец. В центре четырех участков построен колодец с ветряком и резервуарами для воды. Когда мы подъехали к одному из колодцев, от него поднялась целая туча розовых хохлатых попугаев-какаду, убежало несколько эму и около десятка коров с телятами. Так у воды мирно сосуществуют дикие и домашние животные. «Домашние» так же боятся человека и убегают от него не менее торопливо, чем дикие.
Варан в пустыне Западной Австралии
Гигантские кенгуру
Я заметил, как перебежал дорогу огромный, длиною около двух метров, варан. У большой норы под кустом акации он остановился. Медленно приближаюсь к этому «сухопутному крокодилу», чтобы сфотографировать. Повернув ко мне голову, варан настороженно наблюдает за мной, чуть-чуть шевеля толстым, мясистым хвостом. Мистер Мали предупреждает, что особенно близко подходить к нему не стоит: ударом хвоста он может сломать ногу. Все же делаю еще несколько шагов, — и «крокодил» проворно ныряет в глубокую нору. По дороге нам несколько раз попадались вараны, но поменьше. Довольно часто встречались и небольшие группы кенгуру.
Чем дальше мы углублялись в пустыню, тем мельче и реже становился лес.
У пресных озер и водоемов встречались тысячи разнообразных уток, гусей, цапель и других птиц. Они ныряли, ходили по отмелям, оглашали местность криком.
Мы отъехали от усадьбы в глубь пустыни километров на сто. Кругом простирались пастбища фермы. Чем дальше на восток, тем меньше выпадает осадков, скуднее растительность, и все большие площади покрывают шарообразные кусты твердого, колючего спинифекса.
Мистер Мали рассказывает о нелегкой жизни в этих пустынях. Невольно сравниваю их с нашими пустынями в Казахстане и республиках Средней Азии. И думается, что использование ветряков, постройка проволочных изгородей и у нас могли бы дать хороший результат.
На обратном пути мистер Мали предлагает заехать к мистер Гопкинсу — фермеру, имеющему 8 тысяч мериносовых овец и арендующему около 200 тысяч гектаров пустынных пастбищ.
Владельца фермы мы застаем в стригальном сарае. Здесь же работает вся его многочисленная семья — восемь детей. Старшей дочери — восемнадцать лет, младшему «фермеру» — три года. На стрижку наняты только три стригаля. Они и должны остричь все восемь тысяч овец, а подсобные работы выполняются самими членами семьи. Наш приезд на время прервал работу. Хозяева были очень удивлены, когда узнали, откуда я. Ведь сюда мои соотечественники никогда не заезжали, да и никто здесь нас, русских, не видал.
Невысокого худощавого, с живыми глазами, до черноты загорелого хозяина прошу рассказать подробно о стрижке. Он ведет меня к стригальным приспособлениям, рассказывает о технике стрижки, о сортировке шерсти, показывает несколько овечьих рун. В одном из них в шерсть набились колючки, семена растений, и все это вместе с песком и грязью превратилось в твердый, словно бронированный щит. Такая шерсть ничего не стоит, но ее не более 5–6 %. Любуюсь умелой и быстрой, прямо-таки ювелирной работой стригалей-профессионалов. Шесть-восемь месяцев в год они кочуют с одной фермы на другую и стригут овец. Руки у них в ссадинах, огрубелые, грязные.