— Как же ты потеряла?
— В саду обронила, испугалась и обронила.
— Можешь показать мне, в каком саду?
— Могу.
— Ну, пойдем.
Старуха привела меня в какую-то узенькую улицу и, войдя в калитку, показала сад.
— А уж как я убивалась-то, что не нашла тебя, соколик мой, красавец! Как я убивалась! Вот на этом самом месте и положила я тебя! — прибавила старуха, стараясь меня обнять.
— Нет, милая, ищи своего сына в другом месте. У меня матери не было, — отвечал я, направляясь домой.
Целых два часа не мог я отделаться от старухи, старавшейся уверить меня, что она моя мать, и что я миллионер.
Этот случай показал мне, как мне надо быть осторожным в признании своих родных.
Прошла неделя, в продолжение которой ко мне ежедневно заходили сарты и спрашивали: а не помню ли я того, а не помню ли я этого?
Раз утром, только что я кончил пить чай и собирался пойти куда-то, как мимо окна проскакал верховой и сразу осадил у ворот лошадь.
Прислуживавший мне сарт отворил дверь и пропустил молодого таджика. Взглянув на него, я сразу увидал, что мы похожи друг на друга. Таджик без всяких предисловий сказал:
— Если на левом плече у тебя есть продолговатое родимое пятно, то пойдем со мной к отцу. Есть?
— Есть.
— Ну, так я — брат тебе.
Мы обнялись, искренно от души обнялись.
— Покажи родимое пятно, и я тебе скажу, в каком месте отец бросил тебя через забор, — сказал брат.
Я спустил с плеча рубашку и показал ему, а он показал мне забор известного уже мне сада.
Ну, вот, тетя, я сижу в палатке своего отца. Какое счастье, что сплетня о моих миллионах до них не дошла, а то мне было бы это неприятно. Родичи мои — горцы, хотя в то время, как была осада, они жили в городе, вот почему и я был в городе. Отец нес меня в горы, когда встретил солдат и был ранен.
Когда брат мой Рахим убедился, что я брат его, то он сообщил мне, что отец и дед живут в горах за 40 верст от Ургута, и сказал:
— Я приехал о двуконь. Теперь ты возьмешь одного коня, а я другого, так и поедем.
— У меня своих два коня, — сказал я.
— Ой ли? Ну, показывай.
Я показал.
— Ну, кони! Ну, кони! Ай, хороши! — повторял брат. — Ай, хороши!
Оседлал я Бегуна, навьючил Ворона и пошел за Кудлашкой. Хоть Кудлашка и поправилась, но все-таки заставить ее бежать 40 верст я не мог и потому посадил ее на Ворона.
Тронулись мы в путь. Какой Рахим статный и красивый! Это было после полудня, часа в четыре.
Мы въехали в ущелье, покрытое очень порядочным, хотя и сильно вырубленным лесом.
Рахим, желая показать мне, что его кони недурны, беспрестанно пускался вскачь, но я упорно отказывался от этого, говоря, что Ворон может уронить собаку.
Ехали мы не больше трех часов, постоянно поднимаясь в гору, и вот на площадке увидали аул.
— Это наш аул, — сказал мне брат.
Странное чувство охватило меня, тетя! Я с ужасом подумал: «А что, если отец прикажет мне остаться с ним? Если меня заставят жить их жизнью?» Но ведь я не могу уж жить так, как они.
Мы подъехали к большой красивой кибитке, у дверей которой сидел дряхлый старик, — наш дедушка, а около него стоял в пестром халате отец.
Отец, ни слова не сказав, обнял меня, похвалил коней и повел в палатку.
Из его первых же слов я понял, что он желал бы знать, что я намерен делать: останусь ли с ним, или поеду по белу свету счастья искать?
Я начал ему рассказывать, как счастливо живу с вами и что всю свою судьбу желаю отдать в ваши руки.
— Так ты ученый! — воскликнул отец с очевидной гордостью.
Отец свел меня в женскую половину, где у него было две жены. Живут они зажиточно. Ребятишек у нас в доме видимо-невидимо. Вечером мальчики собрались и хотели идти, но один из братишек моих, очень шустрый мальчишка, дернул меня, сказав:
— Али, пойдем с нами.
— Куда? — спросил я.
— В мечеть.
Оказывается, что ребятишки, да и парни имеют обыкновение ходить ночевать в мечеть, куда зимою они носят с собой поочередно топливо и превесело проводят там время. Утром они уходят, чтобы освободить мечеть к тому времени, как старики приходят на молитву. Чтобы доставить им удовольствие, я пошел с ними.
Женщины в ауле встают часа в четыре, и часа через два, через три, мы уселись все в кружок и принялись есть какой-то суп одной ложкой, которая переходила из рук в руки. Я объяснил отцу, что привык есть иначе, и показал ему свои дорожные ножик и вилку.
Отец очень умно заметил, что хорошие привычки приятно усваивать.
Уж сам не знаю, за что меня полюбили мои голые братишки и сестрички, они так за меня и цепляются и вследствие этого Кудлашке наступила не лафа, а просто масленица. За нею так ухаживают, что чудо. После обеда я стал ребятишкам рассказывать сказку о кошке и петушке, так весь юный голый аул сбежался меня слушать.