— Ну, казарма, нечего сказать! — проговорил кто-то из вновь прибывших.
— Все же лучше, чем стоять-то на дворе, — тотчас же послышался ответ.
— Где же нам расположиться? — опять спросил кто-то.
— А где придется, там и ладно, — снова послышалось в ответ.
Промокшие солдаты постояли, постояли, да и начали пробираться по стенкам. Они поставили ружья, махнув руками, стряхнули грязь с пальцев, промокшими насквозь рукавами шинелей обтерли себе лица и продолжали стоять, не снимая шинелей, от мокроты торчавших как кожаные.
— Чего стоите? присядьте, — проговорил кое-кто из обитателей казарм.
Гости присели на края постелей. Разговор начался с расспросов, кто из какой губернии.
Наконец солдатам принесли водки. Не торопясь подходили мокрые фигуры к ведру, поставленному на нарах, черпали жестяной кружкой свою порцию, выпивали ее и отходили в сторону.
— С этого не согреешься, когда на тебе сухой нитки нет, — заметил кто-то.
Все-таки после водки всем как-то стало повеселее. Пришельцы стряхнули с себя лишнюю воду, высмотрели себе свободные, местечки, кое-что поразвесили и стали заводить знакомства.
Так прошел вечер, и появившийся дежурный пригласил идти за ужином. Хозяева отправились с чашками и пригласили с собой гостей. Через несколько минут все сидели кучками, резали хлеб, а прибывшие доставали из обшлагов и голенищ крепкие деревянные ложки.
Прибывшие рассказывали, как скверно было им идти по дождю.
— Еще нам-то что, все же до места дошли, — заметил кто-то из них, — а вот с обозом-то теперь так бьются. Им-то хуже нашего.
Сейчас после ужина солдаты стали укладываться спать, что было далеко не легко, так как всем приходилось потесниться.
Обозу, действительно, было хуже, чем солдатам. До самой ночи бились с ним и лошади и люди. Солдаты вязли в грязи, стараясь плечами поддержать вязнувшие в топь арбы. Когда стало совсем темно, решено было переночевать.
Отпрягли киргизы своих лошадей и опустили задние концы арбяных площадок на землю. Высоко поднялись неподвижные оглобли арб и образовали своими площадками нечто в роде косых навесов, с боков которых приходились редкие, тонкие спицы саженных колес.
Арба — это единственная колесная повозка, имеющаяся во всем Туркестане, где есть оседлое население. Она состоит из толстой деревянной оси, длиною около 4 1/2 аршин, на концах которой надеты два саженные колеса. На ось ставится платформа, сделанная из двух длинных брусьев, задняя часть которых переплетается тальником, а суживающаяся передняя служит оглоблями. Колесо с 16 спицами становится не прямо, а вкось, так что ход арбы шире, чем расстояние между верхними частями колес, вследствие этого арба не валка и удобна по скверным дорогам. Извозчик садится верхом на впряженную лошадь и ноги кладет на оглобли. Когда нагруженная тяжестью арба поднимается в гору, то платформа очень перетягивает назад, и возница в таких случаях становится на оглобли и уравновешивает тяжесть.
Офицер, шедший с обозом, подлез под одну из арб и лег, закрывшись со всех сторон, а солдаты частью ходили кругом, как караульные, а частью стояли, прислонившись спиною к чему-нибудь из обоза, потому что прилечь было некуда, так как жидкая грязь стояла вершка на два, на три, а то и больше. Долго тянулась эта мучительная, тяжелая ночь. Наконец на востоке, по черному, как черное сукно, небу, показалась сероватая полоса, и обозные встрепенулись.
— Вставайте, ваше благородие! — говорили обрадовавшиеся свету солдаты. — Вставайте, брезжит.
Все зашевелилось, и через полчаса по пустому унылому месту снова послышалось:
— Да ну, подпирай, ребята! Айда! Айда.
Ребята подпирали и чуть что везли не на себе. Наконец и эта мука кончилась, и обоз доехал до передового пункта, где собирался уже народ к выходу. Весенние дожди шли еще целую неделю, переставая иногда часа на три, на четыре, а солдаты все жили в своих душных казармах, выбегая только в промежутках белье помыть.
— Что, ребята, плохое тут житье? — спрашивал иногда Николай Петрович, проходя по казарме.
— Плохое, ваше высокоблагородие, — отвечали ему.
— Крепитесь, скоро пройдет. Только не хворайте у меня, а то беда.