— Едут! — проговорил он. — Может-быть, не русские, надо беднягу спрятать.
Старик принялся будить солдата, но бесполезно. Бедняга был крепко болен, и, взяв его под мышки, дед приволок в землянку, положил в угол и, заставив его мешками с табаком, вышел на чистый воздух.
К мазанке подъехало четыре всадника. Первым подъехал всадник в красном халате.
— Ну, что, жив? — спросил он у деда.
— Что бы мне могли сделать русские, — отвечал старик.
— Твое счастье. А за кальян много заплатили?
— Платили. А тебе что?
— А что у тебя там в углу за штука?
— Это ружье, — проговорил другой всадник.
Всадники соскочили с лошадей и, оттолкнув старика, загородившего дверь, вошли в землянку.
В землянке послышался разговор, смех, затем стон, и произошло нечто ужасное.
— Разбойники! — проговорил старик. — Вы хуже русских.
— Молчи! — крикнул кто-то.
— Нечего молчать! Волки голодные, разб….
Далее старику говорить не пришлось, прикладом русского ружья его уложили на месте.
— Не служи русским на старости лет!
— Девчонку бери с собой, — закричал джигит в красном халате.
Тилля, как дикий зверек, прижалась к стене и укусила протянутую к ней руку.
— Кусаться, звереныш! — крикнул джигит, снимая с себя чалму и разматывая ее, чтобы запеленать девочку.
Девочка билась и кричала, что с Колей так русские не обращаются.
В ночной тиши мало-помалу замер лошадиный топот, и только слышался жалобный вой осиротевшей шавки.
А русские солдатики в это время сидели в кругу и ужинали. Коля ложился спать в офицерской палатке и рассказывал фельдшеру, как он учил девочку не носить серег в ноздрях, и показывал ему сережку.
— Ты спрячь ее к себе в кошелек, — сказал ему фельдшер Кованько, привязавшийся к нему, как к родному ребенку.
— Ах, да! Да!
И вот Коля потащил из кармана белых штанишек маленький носовой платок, складной ножик, маленький кошелек и несколько камешков. В памяти мальчика, привезенного в Ташкент, сохранилась только мазанка под горой и Тилля, отдавшая ему на память сережку из ноздри.
В Ташкент батальон пришел перед вечером, и один из офицеров тотчас же взял Колю и повез его, посадив его перед собою на седло, к Марье Ивановне, как было обещано покойному Николаю Петровичу.
В Ташкенте все дома были тогда одноэтажными, с плоскими крышами, заваленными землею, на которой росли полевые цветы и по преимуществу мак.
Улица в Ташкенте.
— Дома барыня? — спросил офицер, подъехав к дому и направляясь к двери, в которой стоял сарт.
— Нет, нет, — жалобно отвечал он.
— Где же она?
В эту минуту из комнаты вышла пожилая худенькая особа, в черном платье, хотя жар стоял невыносимый.
— Пожалуйте, — проговорила она, вводя офицера и Колю в комнату, где стояли чемоданы, и обитатели которой, очевидно, собирались в дорогу.
— Марья Ивановна собирается куда-то? — спросил офицер.
— Нет, она уже собралась и уехала на тот свет, — отвечала дама. — Узнав о смерти мужа, она начала хворать; но все ждала утешения. Она ждала этого мальчика, говоря, что Николай Петрович очень полюбил его, и она, не видя, его, уже полюбила.
— Как же теперь быть? — спросил офицер..
— Она оставила завещание, предоставив все свое имущество тетке, которая живет в Верном, с тем, чтобы она воспитала мальчика и, если можно, то обеспечила его. А я еду в Сибирь и свезу его в Верный.
Глава IV
ТОСКА ПО РОДИНЕ
Коля в гимназии. — Разговоры с сартом. — Рассказ о рабстве. — Освобождение рабов русскими.
рошло два года с тех пор, как Коля обменялся подарками с Тиллей. Он жил с тетей Верой, как он звал Веру Александровну Попову, получившую его в наследство от своей племянницы Марьи Ивановны. Вера Александровна была бездетная вдова, и очень обрадовалась, что судьба послала ей милого красивого мальчика для воспитания. Средства кое-какие у нее были, и потому мы застаем уже Колю не босым, а в башмаках.
— Завтра я сведу тебя в школу, — говорила тетя Вера, укладывая Колю спать.
— Завтра, — повторил мальчик. — Я рад. А бить меня не будут?
— Учись хорошенько, тогда и не будут.
— Я буду хорошо учиться. Тетя, как вы думаете, увижу ли я в школе Тиллю.
— Какую Тиллю, милый? — спрашивала Вера Александровна.
— А ту, у которой собака и от которой я получил серьгу.
— Не думаю. Ведь это было у тебя там дома.
— Да, дома, — шептал мальчик.