Вдруг он услышал стук колёс, и из-за поворота улицы выехала карета, запряжённая четвёркой лошадей.
Дон Жуан рывком открыл дверцу и на ходу прыгнул в карету.
В карете сидела молодая дама с дуэньей. Обе они вскрикнули.
— Не бойтесь, благородные дамы, — стал успокаивать их дон Жуан. — Я не грабитель. За мной гонятся по пятам наёмные головорезы, и я в смертельной опасности. Но если я встревожил вас, то скажите хоть слово, и я выпрыгну из кареты.
Молодая дама крикнула кучеру, который в испуге придержал лошадей:
— Гони во весь опор! Быстрее!
При звуках знакомого голоса дон Жуан вздрогнул. Донна Анна… Это была донна Анна! Поражённый, он не сразу мог найти слова для благодарности. Донна Анна сказала ему:
— Выходите из кареты, сеньор. Вы уже на людной улице. Здесь вам ничто не грозит. Я должна была бы вонзить вам в сердце кинжал, чтобы отомстить за смерть моего отца. Но этого я не сделаю. Пусть небо покарает вас.
Карета остановилась. Дон Жуан отворил дверцу и оглянулся на донну Анну. Факелы стражников озарили её лицо. И дон Жуан увидел, ясно увидел: она была совершенством красоты. Дверца захлопнулась, и карета покатила дальше.
Дон Жуан стряхнул с себя оцепенение и словно нехотя, тяжёлыми шагами направился домой. Вскоре и молодой паж благополучно вернулся и начал рассказывать слугам чудеса о своей храбрости. Троих головорезов наколол на шпагу!
Дон Жуан сел за стол и велел подать себе ужин, досадуя на одиночество. Оно оставляло слишком много простора для мыслей. Паж ещё не совсем твёрдой рукой налил вина в бокал и зажёг восковые свечи.
«Если б свершилось чудо, — думал дон Жуан, опёршись локтем на стол, — если б донна Анна простила меня… Но нет, что пользы! Я уже не могу любить по-настоящему. Слишком много страшных дел совершил я. Я словно камень скатился с крутого склона, и ничто уже не вернёт меня на вершину! Но и жить без донны Анны я не могу… Слышал я, что пираты заставляют свою жертву пройти по доске, прежде чем низринуть в кипящее море. Я сам погнал себя на погибель. Вот он — конец доски».
Вдруг где-то внизу на улице возле входных дверей послышался какой-то непонятный шум. Казалось, что в дверь ударили тяжёлым молотом. Испуганный крик, топот ног.
Дон Жуан нахмурил брови. Какая буйная ватага посмела ломиться в его дом?
В комнату вбежал привратник и сказал заплетающимся языком:
— Сеньор мой, в двери стучится какой-то гость… Только, сеньор, он каменный. Ей-богу, я не пьян! Вот и другие слуги видели, но они убежали, сеньор. Шмыгнули вверх по лестнице, словно мыши. Этот каменный идол говорит, будто вы его позвали на ужин. И как грохнет каменным кулачищем в дверь, чуть в щепки не разбил. Ей-богу, я не пьян…
— А ведь верно, я его пригласил, — ответил дон Жуан твёрдым голосом. — Ступай же и прими Каменного гостя с низким поклоном. А ты, паж мой, возьми подсвечник и посвети гостю на лестнице! Ну же! Что вы стали? Идите, я вам говорю!
Привратник и паж вышли.
Что-то со стуком покатилось по ступеням мраморной лестницы. Верно, паж выпустил подсвечник из ослабевшей руки.
Раздались шаги мерные и тяжёлые, как будто шагал в ногу целый отряд воинов. Посуда на столе запрыгала, зазвенела. Вбежал испуганный паж.
— Спасайтесь, сеньор, спасайтесь, если жизнь вам дорога! Каменный гость на пороге…
— Пусть войдёт, — усмехнулся дон Жуан. — Теперь мне всё равно!
Дверь распахнулась с такой силой, что одна из створок соскочила с петель и рухнула с грохотом.
Тяжело ступая большими плоскими ступнями, вошла статуя командора. Огни свечей легли набок и выпустили синие дымные языки.
— Вот я, дон Жуан! Ты звал меня, — сказал Каменный гость таким голосом, словно все ветры мира загудели в печной трубе.
— Здравствуй, Каменный гость, я рад тебе. Эй, паж, принеси больше свечей, придвинь золочёное кресло! Убежал… Хорошо, я сам придвину тебе кресло. Ты устал так долго стоять, командор. Побеседуем.
— Дай мне твою руку, дон Жуан, если ты рад мне. Дай пожать твою руку!
— Вот она, бери! — твёрдо и бестрепетно отвечал дон Жуан. — Ты мёртв, да ведь и я не живее…
Каменный гость медленно взял руку дон Жуана и сжал, словно в тисках.
Дон Жуан застонал от боли:
— Пусти меня! Пусти меня, командор! О донна Анна! Или и не было тебя никогда? Проклинаю своё безумие! Проклинаю зелёную землю, проклинаю солнце, проклинаю всё, что я погубил, — счастье, любовь, верность…
И тут глухо задрожала земля, раздвинулся навощённый пол под ногами, и Каменный гость с дон Жуаном провалились в бездну.
И земля снова сомкнулась над ними.
«ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ»{11}
Было это лет триста пятьдесят назад, а может быть и больше. Теперь уже никто не скажет нам, как звали капитана этого корабля. Перелистывая пожелтевшие книги и старые судовые журналы, говорят одни, что, верно, это был капитан Ван Страатен из прекрасного города Дельфта.[57] Клянутся другие, что звали его Ван дер Декен.
Но как бы то ни было, в одном сходятся все: капитан этот был самым злым и самым свирепым человеком на свете. О нём говорили, что он всегда носит толстую плеть с свинцовым шариком на конце. А во время грозы его рыжая борода вспыхивает огнём.
Корабль его плавал и к далёкой Яве, и к берегам Индии, и к Антильским островам. Там, где разбивались и погибали другие суда, его корабль оставался цел и невредим — ни одной пробоины, ни одной царапины на днище. Казалось, корабль заговорён, и всё ему нипочём: и бури, и водовороты, и подводные рифы. Всюду сопутствовала капитану необыкновенная удача. Его знали во всех портах обоих полушарий. Был он тщеславен и горд, как сам дьявол, любил золото, но слава была для него дороже золота.
Экипаж был под стать капитану: висельники, отпетые мерзавцы, головорезы. Какой честный матрос согласился бы по доброй воле служить под началом этого капитана? Одно имя его наводило ужас.
Он перевозил всё: перец, корицу, шелка. Не брезговал и живым товаром. В трюме нечем было дышать. Рабы умирали десятками от болезней и голода.
Не беда! Мёртвых за борт! Если в живых останется половина, всё равно удастся перепродать их с барышом.
Акулы жирели, следуя за кораблем. Они не отставали от него: знали, что будет пожива.
— Мои славные рыбёшки! — говорил капитан этим тварям. — Сегодня вы наелись досыта. Завтра опять устрою вам пирушку.
Говорят, при случае он поднимал чёрный флаг и нападал на торговые корабли. Но кто бы мог обвинить его в этом, ведь живых свидетелей не оставалось!
Когда капитан шёл по узким уличкам портового городка, даже старые моряки стаскивали шапки с голов и гнули окостенелые от старости спины. Не успеешь поклониться, попробуешь его знаменитую плеть.
Он входил в кабачок. А за ним с гоготом и криками вваливалась его команда. Посетители старались незаметно убраться из кабачка подобру-поздорову. Даже забияки с пудовыми кулачищами разом скисали.
У хозяина тряслись поджилки. Он побыстрей начинал поворачиваться среди бочек с пивом. Один взгляд капитана — и его ноги становились проворней, чем ноги молодого оленя. Хозяин тащил на стол бутылки с лучшим вином, жареных индеек и каплунов. Он даже не смел заикнуться о плате.
И вот тогда, при робком мигании свечей, попыхивая длинной трубкой, капитан начинал свои рассказы.
О том, как в бурю рухнула фок-мачта,[58] но он всё равно провёл свой корабль через кольцо рифов, хотя каждая волна грозила разнести его в щепки.
На севере его корабль чуть не затёрло льдами. Мимо проплыла трёхмачтовая шхуна, вмёрзшая в айсберг. Люди облепили мачты, молили о помощи. Но и это не заставило его повернуть назад. Три матроса из его команды сошли с ума. Что ж! Он нашёл для них неплохое леченье: за борт, в ледяную воду.