Милон: Кажется, она очнулась?
Софья (слабым голосом): Благодарю, мой друг, мне лучше… Ах, что я вижу! Этот ужасный человек все еще здесь!
Милон: Надеюсь, принц, вы и сами понимаете, что дальнейшее пребывание ваше в сем доме невозможно.
Софья: Да! Сей же час оставьте мой дом! Вам среди нас не место!
Гамлет: Распалась связь времен… Софья, ступай в монастырь! Прощай, прощай и помни обо мне! (Уходит.)
Милон: Наконец-то этот господин нас покинул…
Софья: Как говаривал в подобных случаях мой дядюшка, вот злонравия достойные плоды… Ну не стыдно ль вам, любезный Архип Архипович?
А.А.: Чего же именно, по-вашему, я должен стыдиться?
Родриго: Вы тщились доказать – о, боже сохрани! Что этот господин хоть в чем-то нам сродни!
А.А.: По-моему, отчасти я это даже доказал. Ведь только что и вы и благородная Химена вынуждены были признать, что и вам не всегда удавалось подчинять свои чувства велению долга!
Родриго: Но мы не опускались до бесчинства!
Химена: (назидательно). И строго соблюдали три единства!
Гена: Три единства? Архип Архипыч, про что это они? Что это значит-три единства?
Химена (со скорбью в голосе): Увы, паденье далеко зашло! Не знает он заветов Буало…
Гена: И правда, не знаю. А кто он такой, этот Буало?
А.А.: Это, Геночка, был крупнейший теоретик классицизма. Он написал знаменитую книгу "Поэтическое искусство", в которой сформулировал основные правила этой школы. Одним из главных правил было учение Буало о трех единствах: единстве действия, единстве места и единстве времени. Драматическое произведение, в котором нарушалось хотя бы одно из этих трех единств, считалось потерпевшим фиаско…
Химена: Да, Буало велел нам помнить о рассудке: Одно событие, вместившееся в сутки, В едином месте пусть на сцене протечет; Лишь в этом случае оно нас увлечет…
А.А.: Вы уверяете, любезная Химена, что сами всегда строго соблюдали все три единства. Насколько я помню, в трагедии "Сид", героиней которой вы являетесь, не соблюдается единство времени. Действие этой трагедии длится не сутки, а целых четыре месяца!
Софья: Фи! Какая мелочность! Разве иной раз поэт не может отклониться от правил и разрешить себе столь малую вольность?
А.А.: Ну разумеется, может! И чем больше позволяли себе поэты таких вольностей, тем чаще они оказывались победителями.
Милон: О нет! Сие утверждение ваше противно здравому смыслу.
А.А.: Ничуть! Вот вам история, случившаяся с тем же Корнелем. Под давлением своих критиков он написал однажды трагедию "Гораций", в точности соответствующую решительно всем правилам… Действие этой трагедии продолжается ровно сутки. Герои ее не испытывают никаких колебаний, даже таких мимолетных и кратких, какое испытали вы, господин Родриго. На сей раз поэтом были довольны все строгие критики во главе с самим Ришелье…
Милон: Вот видите! Стало, соблюдение правил привело Корнеля к наивысшей победе!
А.А.: Увы! "Сид" – бессмертен. Во Франции до сих пор жива поговорка: "Это прекрасно, как "Сид"!" А "Гораций"? Разве можно даже сравнивать эту трагедию с "Сидом"?
Милон (строго): Я вижу, сударь, вы хотите во что бы то ни стало унизить славного Корнеля!
А.А.: Напротив! Я хочу его возвысить! Он был великим поэтом. Но лишь в тех случаях, когда своему вдохновению и правде жизни доверялся больше, чем мертвым правилам…
Софья: Однако ж, если вовсе не следовать правилам, можно дойти до полной бессмыслицы…
Химена (саркастически, как о полном абсурде): Коль было б так, поэт, не ведая сомнений, Вогнал бы тридцать лет в короткий день на сцене. Вначале юношей к нам вышел бы герой, А под конец он был бы старцем с бородой…
А.А.: А хоть бы и так! Признаться, я не вижу в этом ничего ужасного!
Милон: Но это было бы чудовищно!
Софья: Немыслимо!
Милон: Неправдоподобно!
Родриго: Такая пьеса, оскорбляя чувства, Была бы за пределами искусства!
Софья: Ах, оставьте эти софизмы. К чему обсуждать то, что возможно лишь в безумном сне!
Лакей (входя): Их высокоблагородие доктор Фауст!
Софья: Проси! (Пауза.) Ну что же ты стоишь?
Лакей: Не знаю уж, как и докладывать.
Милон: Да что такое? Ведь ты уж доложил! Сказано, проси!
Лакей: Так что они-с втроем!
Милон: Кто втроем? Ты же доложил про доктора? Стало, он один?
Лакей (загадочно): Един, но в трех лицах…
Милон: Вот видите, господа! Ну можно ли таких глупцов, как этот простолюдин, помещать в трагедию, как это постоянно делает ваш Шекспир?.. Уж непременно все напутают! (Снисходительно.) Ладно, один или трое – все равно, проси!
Но Милон был несправедлив к лакею. Колебания того были более чем оправданны. Ибо в гостиную входит и не один человек и не трое. "Един, но в трех лицах" – точнее, пожалуй, и не скажешь. Словом, вошли два поразительно похожих друг на друга старика и юноша, в чьем молодом лице безошибочно угадываются те же самые черты, что в старческих лицах.
Гена: Архип Архипыч, их и вправду трое! А кто же из них Фауст?
А.А.: Все трое, Геночка. Вот этот старик – Фауст, который появляется в самом начале трагедии…
Первый старик (глухим и каким-то потухшим голосом): Я богословьем овладел, Над философией корпел, Юриспруденцию долбил И медицину изучил. Однако я при этом всем Был и остался дураком…
Гена: А юноша – это кто? Его сын?
А.А.: (с досадой). Да нет! Это тот же самый Фауст, но уже после того, как Мефистофель вернул ему молодость…
Юноша (звонко, голосом, полным упоения жизнью): О небо! Я люблю! О Маргарита! Моя душа тебе одной открыта! Один лишь взгляд, один лишь голос твой Дороже мне всей мудрости земной!
Гена: А другой старик?
А.А.: А это Фауст трагедии. Фауст, уже вторично постаревший, узнавший всю мудрость мира.
Второй старик (его голос тоже глухой и усталый, но ничуть не похож на голос первого. Он мужественнее, просветленней, он исполнен внутренней силы): Остановись, мгновенье! Жизни годы Прошли недаром, ясен предо мной Конечный вывод мудрости земной: Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день за них идет на бой!
А.А.: Благодарю вас, господа Фаусты! Вы мне больше не нужны. Можете быть свободны… (Те выходят.) Ну-с, любезная Софья? Что вы теперь скажете?
Софья: Скажу, что после явления сей треглавой гидры даже Гамлет уже не кажется мне таким чудовищем!
Милон: О да! Его мы упрекали в раздвоенности. А этот Фауст пал еще ниже: он смел явиться к нам втроем!
Софья: Кто автор сей безумной пьесы?
А.А.: Великий Гете!
Софья: Вот как? Великий? Законодатели правил классицизма называли Шекспира пьяным дикарем и варваром. Но этот ваш Гете еще больший варвар, нежели сам Шекспир!
Очевидно, реплика Софьи оказалась для Архипа Архиповича последней каплей: он включил дистанционное управление, и вот наши герои уже снова в комнате профессора обсуждают удивительные события, свидетелями и участниками которых они только что были.