Муравьи Лазиус фулигинозус, живущие под корнями березы на большой поляне парковой части совхоза «Плодопитомник» Омской области, подверглись всем перечисленным испытаниям. Они продолжают и сейчас терпеливо выносить новые пытки, грубые и изощренные. Но муравейник с его маленькими мужественными обитателями все таки цел, цела и черная ленточка, струящаяся к кустам — свидетельство неистребимости и торжества жизни.
У меня на столе в стеклянной банке, опущенной в таз живет семейка фулигинозусов, взятая из другого, большого гнезда в дальнем лесу. Учитывая привычку муравьев этого вида ходить узкими колоннами, я устроил им муравьедром особой конструкции. Диск из плотной белой бумаги разрезан в виде спирали, внутренний конец которой прикреплен к длинной опорной проволоке, а нижний — к банке с муравейником. Спиральная лента возносится круто вверх, делая несколько витков. Наверху площадочка, а на ней кормушка с медом. Туда и ползут мои питомцы в своем нескончаемом шествии. Назад возвращаются с трудом: брюшко тяжелое, с медом, заваливается вперед, а дорога крута, но порядок движения никогда не нарушается.
Домашний муравейник для муравьев Лазиус фулигинозус.
Интересно, что через несколько месяцев муравьи стали пользоваться не всей шириной белой спиральной трассы, а ходить лишь по внутреннему ее краю. Почему? А так короче путь. Нам то это ясно. А как узнали муравьи, что внутренняя сторона дорожки короче внешней?
МОИ ШМЕЛИ
Теплым весенним днем, когда уже вовсю цветут ивы, но в лесу местами еще лежит снег, 1 я отправляюсь в, лес. Иду и прислушиваюсь: не раздается ли где шмелиное гудение. Одни из первых насекомых, пробуждающихся от зимней спячки, — перезимовавшие самки шмелей. В кармане у меня несколько алюминиевых коробочек из под диафильмов, исколотые дырочками. И вот под кустом послышался знакомый звук: низко, на бреющем полете, самка малого земляного шмеля. Летит, не торопясь, часто садится, внимательно осматривает каждую дырочку: ищет место для закладки гнезда. Только присела — я ее тихонько прикрываю коробочкой.
К концу экскурсии у меня из кармана слышится необычная музыка — разноголосое жужжание самок. Временно заточенные в алюминиевые дырчатые контейнеры, они отправились из леса в город.
Через неделю другую в моей домашней лаборатории наступает необычное оживление. Над шкафами, столами, микроскопами реют шмели самого разнообразного облика: одни громадные, ярко окрашенные, другие мелкие, сероватые, рыжие, похожие на пчел. Все это самки, поселенные в лаборатории. Кругом в банках и вазах охапки цветущей ивы, караганы, букеты первых весенних цветов. И повсюду развешены и расставлены домики для шмелей: коробочки, ящики, банки. Внутри них вата, либо пакля, либо подстилка из мышиного гнезда. В природе ведь многие виды шмелей специально разыскивают старые норы грызунов, привлекающие их не только видом входного отверстия, но и запахом гнездовой выстилки; у меня же в лабораторных условиях поставщиками этого душистого материала служит парочка белых мышей да еще маленький джунгарский хомячок Мишка. У всех же гнездовых помещений для шмелей, разнообразных по конструкции, есть нечто общее: зияющее черное, издалека видное отверстие летка.
Через два три дня мои пленницы окончательно свыкаются с условиями городской жизни. Они прекрасно ориентируются в квартире, запоминают расположение дверей, всех приманочных гнезд (их всего в лаборатории 30–40), а лучше всего усваивают, где стоят кормушки. Для подкормки идет пчелиный мед — и густой, и разведенный наполовину водой. Лакомство подается в посудинах, вставленных в ярко окрашенный картонный цветок. Ведь свежего нектара не напасешься, даже с десяти охапок цветущей ивы его хватит только лишь для поддержки духа моих шмелей. Назначение этих цветов другое.
Шмель Бомбус агрорум у капли меда.
Я внимательно осматриваю шмелей и кормовые растения по нескольку раз в сутки. Дни текут, и шмелихи мои все возбужденнее летают по комнате, обследуя все черное: летки ульев, электровыключатели, микроскопы, глаза, бороду… Просыпаюсь я однажды от необычного будильника: сильной струи воздуха и мощного гудения самки, зависшей над лицом. Одна шмелиха попыталась устроиться у меня в брюках, проникнув в них снизу, другой понравилось ватное одеяло на кровати. Исключительная любознательность! Но и в то же время миролюбивость необыкновенная: нельзя так нельзя, полечу, дескать дальше.
Но, увы, настоящих признаков гнездования, когда уже на выходе созревшие яйца, я все еще не вижу. Неужели эксперимент сорвется? И вот — победа!
Одна из самок деловито хлопочет у ивовых сережек. Повозится на одной, отлетит чуть назад и сгоняет желтую пыль цветка к своим задним ногам, на которые уже налеплено два больших комка обножки. Обработан еще цветок, еще, еще… Куда же направится шмель с обножкой, в какой из множества приготовленных мною домиков?
Через минуту выясняется: самка облюбовала деревянный ящичек, выкрашенный изнутри черноземом и начиненный мышиной подстилкой. Прекрасно! Здесь возникнет семья!
На следующий день ящик тихонько переношу в просторную вольеру, устроенную на окне. Это не заточение: от комнаты вольера отгорожена весьма условно (просто марлей), а на улицу проделана лазейка — отколот уголочек стекла. Поработав на цветах, стоящих в вольере, самка находит эту «дверь» в большой мир. Осторожно выползает, поворачивается к «двери» головой, отлетает недалеко и, пристально глядя на леток, начинает описывать в воздухе все увеличивающиеся дуги. Это ориентировочный полет: шмель запоминает вид летка и его окрестностей. Но вот ориентировка закончена — в крохотном мозгу насекомого отпечаталось несколько нужных картин. Последняя, широкая дуга, и самка уносится вдаль.
Вольера для шмелей.
Возвращается она домой, нагрузившись обножкой и свежим натуральным нектаром. Теперь такие вылеты будут происходить по нескольку раз в день.
Так проходит недели две. И вот из вольеры вместо басовитого гудения мамаши слышится другой, тоненький голосок. Это вылетел первый крохотный рабочий шмеленок, размером с муху. Он внимательно ориентируется у летка, облетает вольеру, находит наружную «дверь»…
Отныне у меня наступает неспокойная пора — сплошные переживания. Первые шмелята — глупыши. Сделает не совсем внимательно первую ориентировку у окна (скорее, видите ли, в поле хочется!) и тычется потом в окно к соседке. А у той, на грех, форточка открыта. — «Простите, пожалуйста, к вам не залетело никакое насекомое?» — «Залетел шмель какой то, так я его прихлопнула, вот он на окне валяется». — И очень трудно сдержать себя в этот момент, когда вместо того, чтобы высказать, что на душе, ты должен вежливым понятным языком прочитать небольшую научно популярную лекцию о важности экспериментов по одомашниванию шмелей.
Шмелишек рабочих первого поколения в гнезде очень немного (5–8), каждые «руки» в этот период — на вес золота, а она, видите ли, прихлопнула. Зато как облегченно вздыхаешь, когда после двухчасовых поисков крохотное насекомое находит леток и оказывается в вольере. Это ведь только первый вылет труден, в дальнейшем шмели будут пулей проноситься через отверстие и туда, и обратно, не тратя на его поиски ни секунды.
Проходят недели. Шмелиная семья растет. Рабочие последующих генераций отрождаются все более крупными, иные ростом почти с самку. У окна вьется гудящий рой шмелей. Гудит и гнездо на все голоса. Я делал попытку записать различные, издаваемые шмелями голоса на пленку: и писк пароль, подаваемый рабочим шмелем при возврате в гнездо, и ритмичные сигналы самки, насиживающей яйца, и рабочую песнь шмеля, сбивающего обножку. Но на радио, куда посылал пленку, ее признали негодной: окно лаборатории выходило на шумную, многолюдную улицу.