Но самое досадное, это — стыдливость турчанок: на меня стали смотреть не женщины, а евнухи. Прямо неприличие в этой стране — эти евнухи. Это просто мужененавистники. Они ходят с жёстким бичом в руках. А так как не знаешь языка, то и нет ни малейшей возможности по добру по здорову поболтать с ними да и отослать их куда-нибудь с поручением. Вот они стоят тут и лишают меня всякой надежды. Я приближаюсь к одной красавице и смотрю на неё. Она ещё очень молода и полна жизни и весёлости, поистине чудная женщина. Вдруг я слышу рёв, рычание — и неуклюжий евнух подвигается ко мне. Он смотрит на меня, и взгляд его жёсток как камень, затем он начинает жевать челюстями. «Ну, тут надо быть осторожным!» — думаю я и отхожу в сторону. Я иду к другой. По строжайшем рассмотрении, она была неподражаема; небольшая остроумная беседа с нею могла бы очень позабавить меня. Вокруг неё были и евнухи, и рабыни. «Следовательно, это знатная дама, — думаю я. — Надо будет испытать её несколькими французскими словами, какие я знаю».
В ответ на моё «испытание» последовал рёв, и евнух со всей силы ударил кнутом по прилавку. Он вращал глазами, словно безумный. Ну, а красавица — что она сделала? Вскочила, заслонила меня своим телом, крича: «Прежде, чем пролить его кровь, ты прольешь мою!»?
Ничего подобного: красавица и пальцем не шевельнула. Она слегка вздрогнула при звуке кнута, ударившего о прилавок, но продолжала болтать, разглядывая товары. Тогда я её оставил. Если я ничего не значу для неё, то нечего мне здесь и делать.
Я направился обратно к своему дивану и выпил много мокко, вглядываясь на поле сражения: атака была неудачная, никакой капитуляции. Турчанки не годятся для таких предприятий. Они сидят целые часы и осматривают мишуру, блёстки и всякую дрянь, не развивая себя остроумной беседой. Зато и остаются они такими ограниченными, и хохочут над разным вздором, и украшают детей своих цветами.
Спутница моя наконец-таки прекратила свою торговлю. На прилавке лежат три пакета. Я вытаскиваю кошель — этот маленький, благословенный мешочек, который при мне, туго набитый благородным металлом, — и начинаю выкладывать бесчисленное множество золотых монет. Грек считает со мной вместе.
— Ещё пять таких, — говорит он, — и тогда вы получите немножко сдачи.
Я отсчитываю ещё пять и обзываю его кровопийцей.
Мы опять спускаемся на улицу. «Теперь нам только идти прямёхонько и без оглядки в гостиницу», — думаю я. Но грек заговаривает об экипаже.
— Это зачем?
— Для вас же. Ведь нам далеко.
Я посмотрел на него — он действительно был здорово нагружен, а ведь он наш слуга.
— Зовите экипаж! — сказал я невольно.
И мы уезжаем.
Но когда мы уже были у моста, спутница моя вдруг стала останавливать лошадей и велела кучеру поворачивать обратно.
— Что такое? — спрашиваю я.
— А булавка-то! — восклицает она. — Булавка с бирюзой!
Тогда я горько усмехнулся и только покачал головой на особый лад, что, вообще говоря, равнялось обвинительному приговору.
VI. Турок
Вот уже три сотни лет, как турок опускается.
Когда-то было не то. Великий султан предводительствовал многочисленными неотразимыми отрядами, он топал ногой — и вся Европа содрогалась. Он обладал большей частью мира, он говорил — и «земля затихала», он стоял у самой Вены. Наши прадеды трепетали перед ним. Иной раз какой-нибудь храбрый народ вздумает, бывало, оказать сопротивление и какой-нибудь король, стукнув кулаком по столу, пустится во все тяжкие. Но как только это доходило до слуха султана, он тотчас выпускал целый ураган огня и бряцал железом. И земля опять затихала.
Стамбул был центром мира и средоточием культуры. Было полное основание строиться здесь, и уже римляне соорудили тут храмы, театры, дворцы, статуи и бани. Позднее город всё больше и больше обогащался сокровищами и драгоценностями, привозимыми после победоносных войн из Греции, Италии и Египта. Художники и учёные переселялись сюда из Египта и Аравии. Здесь основывались высшие школы, музеи, библиотеки, строились мечети, мавзолеи, фонтаны, арки, крытые сводами галереи, башни. И караваны верблюдов непрерывно подвозили к Стамбулу с Востока всё новые великолепия. И султан жил в своём прекрасном серале[36], и никто на свете не смел противоречить ему.
Вот какие времена были в Стамбуле.
Потом времена изменились, всемогущество Турции уже не угнетало ни одного из её султанов. С семнадцатого столетия начался упадок, страшный воинственный народ погрузился в грёзы.