С наступлением весны он почувствовал, как земля наливается влагой, как зашевелились корни трав и деревьев, закопошились черви, жуки, личинки. И он вдруг понял, что ему тоскливо-тесно. Люди веками закрывают крышками гробы, и умершим приходится испытывать свое терпение, прежде чем произойдет долгожданный миг воссоединения с землей. Он чувствует тепло весенних лучей солнца, и ему кажется, что и ему становится теплее. Не кажется — это так и есть. Он ждет, ждет мгновения, когда появится хоть небольшая щель — путь к земле, и он, покинув свое тлеющее тело, помчится над миром сгустком энергии — маленьким невидимым комочком. Как мгновение. Тогда-то он насладится радостью бытия. Умершие бессмертны — куда уж дальше.
Он вспомнил, как приезжал брат. Они молча разговаривали о жизни, о разной чепухе. Брат весь в делах и заботах. Мечется, ищет что-то и не знает — что. Им было жаль друг друга.
Приходит мама. Она приносит цветы и плачет. И ему хочется выйти к ней (чертова крышка!), легким ветерком погладить ее по седеющей голове, осушить ее слезы. Пусть она улыбнется, ведь он — сын ее — здесь, с ней.
Чаще других приходит Нина. Она молчит, она не жалуется, не исповедуется, не говорит лишь бы о чем. Она молчит. И лишь глаза ее тихо светятся грустью.
Свершилось! Наконец-то! Он свободен!
Дождь. Он спрятался в каштане, росшем на краю кладбища. Пошумел промокшей листвой. Капли звонко разбились об асфальт. Посвистел ветром в проводах. Скоро должна прийти Нина. Он точно знает — она придет скоро, совсем скоро он увидит ее, не почувствует — увидит. Он спрячется в большой, солнечной ромашке у железной калитки, а Нина сорвет эту ромашку. И когда она поднесет ее к лицу и вдохнет желтый аромат, он прильнет к ее губам и поцелует ее. Дождь не кончается. И Нины все нет и нет. Она должна прийти. Она же знает, что у него сегодня праздник. Он вернулся в каштан и задремал. Столько переживаний ему не под силу…
Дождь кончился. На одной из ветвей каштана висит венок. Ее венок. Из ромашек. И та ромашка — большая и белая — тоже вплетена. Нина была здесь, а он продремал. Он рванулся ветром по аллее и, собрав в охапку прошлогодние листья, швырнул их в спину прохожему. И вихрем помчался туда, к дому Нины, срывая шляпы, выхватывая шары, сплетая провода. Он постучался в ее окно. Распахнул форточку и ворвался в комнату. Он метался по комнате — Нины нет. Ваза с цветами, покачнувшись, упала на пол. И разбилась. Он вылетел на улицу.
Почему ее нет?
Весь день и всю ночь, и весь следующий день и ночь он метался по городу и искал Нину. Ее не было. Нигде не было. И вдруг его осенило — она приходила проститься с ним! Он мертв для нее, мертв, и ей не нужен. Конечно же!..Ведь она не знает, что он по-прежнему любит ее и ищет. Но даже если бы знала — что из того?
Он вернулся в каштан. Земные соки текут по стволу, наполняя дерево свежей, сочной силой. Каждую клеточку. Каждую почку. Каждую ветвь. Он чувствует, как каштан растет, движется, набирает силу. Он покачался в ветвях и замер. Отчаяние переполнило его. Он ушел в корни, чтобы не видеть никого и ничего. Он снова умер…
У каштана остановилось такси. Из машины вышли двое, мужчина и женщина. Она взяла его под руку, и они вошли на кладбище. Она наклонилась и положила у изголовья букет роз. Они постояли еще немного и пошли назад. Нина и Борис.
— Постоим еще, — сказала она, приказывая или умоляя.
И вдруг послышался треск. Они встрепенулись и увидели, как каштан, не успевший еще прикрыться зеленью, вырывая корни с комьями земли, падает прямо на них. Женщина застыла на месте, глаза ее были широко раскрыты. Мужчина отскочил в сторону. Таксист выплюнул сигарету и замер.
Дерево с тяжким стоном упало.
Нина, не оглядываясь, шла по тропинке между могилами.
И он знал, что видит ее в последний раз.
Николай Курочкин
ХИМЕРА ИЗ МОХЕРА
1.
Детство и юность Женя Рысьев провел на Крайнем Севере: папа у него был геолог, а мама олений врач, ветеринар. Сейчас там, на Севере, есть все, могучие самолеты доставляют даже нежные, малотранспортабельные бананы — и даже на Северный полюс и в Ванкарем. А когда Женя рос, его самой заветной мечтой было попробовать свежий персик или, скажем, ананас. Яблоки он ел у бабушки в Тамбове, а вот персики…
Тогда, в школе, заваленной снегом до второго, на чердаке, крылечка, ему казалось, что самый простой путь к персикам — стать ученым и придумать «Машину обратного хода». Такую, чтобы покрутил ручку, загрузил повидлом — и с другого конца посыпались фрукты! Или загрузил шоколадом — а из машины какао-бобы! Представляете?