— Ну, и что с того? Главная сила — это мы.
— Что вы имеете в виду, говоря «мы»? Конечно, не мою маленькую страну. Я думаю сейчас, что если эта проблема будет вынесена на голосование в Совет, сможет ли он проголосовать за то, чтобы отдать одного малозначащего гражданина, дабы избежать риска межзвездной войны? И как, интересно, проголосует Марс?
Секретарь встал и стал мерить шагами свой кабинет. Кабинет занимал большое помещение, куда больше, чем у Кику. Остановившись в дальнем его конце, Макклюр стоял и смотрел на Башню Трех Планет, на Зал Цивилизаций. Кику сидел молча. Вес Роббинс заворочался в кресле, вытянув перед собой длинные ноги. Он полировал ногти карманным ножом; длинные и черные, они давно уже нуждались в уходе.
Макклюр внезапно повернулся к Кику:
— Видите ли, Генри, если бы вы не играли словами, мне не пришлось бы оказаться в таком положении.
— В таком положении?
— Да, именно. О, я знаю ваше искусство говорить витиевато и запутанно, но я не вчера родился. Вы отлично знаете, что если бы мы сообщили прессе все эти несущественные детали… все эти глупости, которыми вас снабдил доктор Фатима… или как там его имя… это раргиллианское чудовище… да, и вы угрожаете сообщить прессе, что я недрогнувшей рукой был готов отдать приказ о нападении… о чем я впервые слышу!., эти шакалы получили бы все, что им необходимо, и в Совете поднялся бы такой шум, что он был бы слышен отсюда и до Плутона! Все правительства снабдили бы своих делегатов специальными инструкциями и, возможно, блок Земли был бы забаллотирован. И как раз во время этой сложной Трехсторонней Конференции… это было бы гибельно! Да, именно так… гибельно. — Макклюр перевел дыхание. — Нет, вы так просто не уйдете! Вы уволены… понимаете меня? Уволены! Я позабочусь, чтобы найти подходящий предлог или уволить вас на пенсию, но это будет сделано — и незамедлительно! Я увольняю вас. Можете отправляться домой.
— Очень хороню, мистер Секретарь, — бесстрастно сказал мистер Кику и, встав, направился к дверям, ведущим в его кабинет.
В тишине громко щелкнул складной ножик Веса Роббинса. Роббинс встал:
— Подождите, Генри! Мак…
Мистер Макклюр оглянулся:
— Что? А вам что тут делать? И я вам не «Мак»; здесь Официальное учреждение. Здесь я Секретарь, как только что дал понять Кику.
— Да, пока еще вы Секретарь — на ближайшие два часа, не больше.
— Что? Не будьте смешны! Вес, вы вынуждаете меня уволить и вас, если вы будете говорить подобным образом. Мистер Кику, вы можете идти.
— Не уходите, Генри! И перестаньте лезть из кожи, Мак. Вы не можете уволить меня; я ушел со службы десять минут тому назад. Мак, вы в самом деле ничего не понимаете? Вспомните, я знал вас еще тогда, когда вы были свежеиспеченным сенатором, мечтающим, чтобы ему посвятили пять строчек в колонке светских сплетен. Тогда вы мне нравились. У вас было чисто звериное чутье, которое так редко встречается. А теперь вы готовы выбросить меня на свалку, и вы мне больше не нравитесь. Но в память старых дней, скажите мне: почему вы так стремитесь перерезать собственное горло?
— Что? Ну, уж только не мое. Я не из тех, кто позволяет перерезать себе горло. Я видел, как это делалось… но Кику не на того напал.
Роббинс медленно покачал головой:
— Мак, вы сами пускаете себя ко дну. Вам лучше отрезать Генри язык прежде, чем газетчики доберутся до него. Можете использовать мой нож.
Макклюр потерял дар речи. Повернувшись, он рявкнул:
— Мистер Кику! Вы не имеете права говорить с прессой. Это приказ!
Роббинс откусил заусеницу, сплюнул и сказал:
— Ради бога, Мак! Вы не можете одновременно увольнять его и запрещать ему говорить…
— Секреты Департамента…
— Эти департаментские секреты — мое больное место! Может быть, в соответствии с ними, вы имеете право назначить ему какое-то особое выходное пособие, но неужели вы думаете, что это его остановит? Генри — человек, у которого нет страхов, нет надежд, нет иллюзий; и вы не можете дотянуться до него. И, если все, что он может рассказать репортерам, вы окрестите «секретами», это принесет вам куда больше вреда, чем, если вы не будете дурачить их.