Но оставим их, солнцеедов, греться на солнышке — я-то думаю, что в их случае речь идёт лишь о длительном, растянувшемся на несколько месяцев, голодании, но никак не о полном отказе от пищи — вспомним лучше о том, как радушны индусы, как они любят, умеют, хотят угостить. Когда едешь в поезде, в общем вагоне — а я провёл в поездах, в совокупности, несколько суток — то будь уверен: соседи предложат тебе разделить с ними трапезу. «Послушайте, — сказали мне в первый же день путешествия. — Мы же видим, что вы с утра ничего не ели. Возьмите, попробуйте нашего риса…»
Дороги
Коли речь зашла о дорогах, поговорим о них поподробнее. Первое впечатление от большого вокзала такое: кажется, что ты вдруг перенёсся в Россию военной поры — фашисты вот-вот войдут в город — и вокзал охвачен безумием спешной эвакуации. Перроны забиты битком, народ тащит сумки, узлы и коробки, кто-то лёг, обессилев, буквально в ногах у снующих людей, кто-то лезет в окно переполненного вагона, все что-то кричат и кого-то зовут, давит зной, духота, босоногие дети хватают тебя за рукав, очередной проплывающий мимо состав раскалён, как горячая сковорода, в этой неразберихе ничего не понять, найти нужный поезд нет никакой возможности — а отправление через восемь минут! — и вот-вот, кажется, ты окончательно потеряешь рассудок… То, что сейчас происходит вокруг, точнее всего назвать словом «хаос», а то, что случилось с тобой — словом «шок».
Но, как ни странно, удаётся разыскать и свои поезд, и вагон класса «sleeper» — типа наших плацкартных — и даже забраться по чьим-то спинам и головам на свою третью полку. Минут десять уходит на то, чтобы отдышаться и отереть пот — поезд за это время уж тронулся, и в проходе вагона заголосили разносчики чая — а потом можно и осмотреться, Вагон непривычен. Он выше нашего — нет труб отопления под потолком, поэтому здесь помещаются три пассажирские полки. Внизу нет столика, и это добавляет пространства. Зато к потолку приделаны три вентилятора: видно, что борьба с духотой и жарой здесь так же важна, как у нас, в России — борьба с холодом.
Удивляет, что между вагонами нет дверей. Туалета не два, как у нас, на вагон, а четыре, и санитарное их состояние, кстати, довольно приличное. Наружные двери открываются совершенно свободно: индусы нередко сидят, свесив ноги с подножек летящего над полями вагона, а ветер индийских полей гуляет в вагоне, гоняет бумажки и всяческий мусор (его здесь свободно бросают на пол), и треплет узорные яркие ткани индийских одежд.
Скоро в вагоне осваиваешься настолько, что он тебе кажется домом: многолюдным и тесным, но зато дружелюбным, весёлым, живым. А уж индусы, они и подавно ведут себя здесь, словно в собственном доме: болтают и спят, кормят грудью детей, заразительно-звонко смеются или поют мелодично-протяжные гимны, звонят по мобильникам (а мобильники есть даже у многих нищих) или пьют чай, медитируют или работают с ноутбуками — в общем, живут полноценной, ничем не стеснённою жизнью. Можно сказать, что, немало поездив по Индии в общих вагонах — я побывал у индусов в домах, смог почувствовать тон, настроенье, уклад их повседневного существования. И живут они — это чувствуешь сразу — легко. Во всяком случае, куда легче нас, русских, для которых угрюмоватая озабоченность и настороженность лиц стала едва ли не отличительным признаком нации А индусы способны легко рассмеяться, запеть, заговорить с незнакомцем и угостить его чем Бог послал, способны заснуть даже в давке и духоте — и во всей этой лёгкой, живой и естественно-гибкой пластичности их душ и тел ощущаешь бодрящую юность и свежесть одного из древнейших на свете народов.
А может, индусы живут так легко и свободно как раз потому, что не слишком привязаны к жизни? Жизнь для них является в полном смысле подарком — то есть тем, без чего, в крайнем случае, можно и обойтись — но, если уж этот дар нам вручён, то надо его принимать с благодарною, детскою радостью, и не задавать этих глупых вопросов: зачем, почему, для чего?
Мы-то с вами как будто забыли, что жить надо легко — в этом и состоит её, жизни, высшая мудрость — и что тревога и озабоченность есть тот яд, который исподволь, но неизбежно лишает нас самого важного — радости. Жизнь действительно слишком трагична для того, чтобы к ней относиться всерьёз.
В вагоне индийского поезда ехать можно, кажется, целую вечность: потому что не может наскучить волшебное чувство полёта по-над мостами и реками, мимо посёлков и деревень, над манящею зеленью сонных полей, в отблесках мелкой воды над посадками риса, мимо башенок-храмов из красного камня. Поезд мчит быстро, колёса отстукивают двойной такт — который подбадривает и успокаивает одновременно — вагон раскачивается и скрипит, чересполосица света и тени бежит по проходу, и в эти минуты на душу нисходит глубокий покой — тот, ради которого, может быть, мы и пускаемся в путешествия. Зреет странное чувство: что тебя в мире уже как бы нет — есть только твой удивлённый и радостно всё замечающий взгляд; и в этой свободе от груза собственной жизни есть невыразимая, высшая радость — предвестие, может быть, радости нашего будущего существования…