Все это разумеется, не имеет ничего общего со здоровой экономикой и настоящим управлением, которые, конечно, тоже существуют, словом — ничего общего с подлинным развитием страны. Однако последнее вольно или невольно почти всегда в той или иной форме связано с гигантской шестерней авантюризма. Оба эти фактора создают, по крайней мере в городах, парадный фасад знакомого нам по Западной Германии «экономического чуда», которое в действительности является опасным забвением всякого разумного предела. Ибо легко нажитые деньги с такой же легкостью уходят на показной блеск, исчезают в бездумном расточительстве.
Слепец, до хрипоты в голосе призывающий прохожих покупать билеты «национальной лотереи», чтобы заработать на тортилья (кукурузные лепешки) и фрихолес (бобы), которыми он питается; босоногие мальчишки-газетчики, которые целый день и половину ночи выкрикивают перед роскошными магазинами и шикарными кафе свои «Нотисиас», «Эль-Графико» и «Ла-Экстра»; нищенки индианки с истощенными младенцами на руках, стоящие на перекрестках улиц; чернорабочий, который счастлив, если ему удается заработать двенадцать с половиной песо — один доллар в день (правда, квалифицированный рабочий зарабатывает вдвое и вчетверо больше); ошалелый водитель такси или автобуса, вся жизнь которого состоит в том, чтобы вести свою машину в бесконечной веренице автомобилей и механически манипулировать рычагами; мелкий крестьянин, обрабатывающий с каждым днем все более иссыхающую землю и все более попадающий в кабалу, — все они, конечно, совершенно непричастны к этому празднику жизни, к этому помпезному, но по сути своей жалкому и ничтожному миру мнимых ценностей. Не рухнет ли он в один прекрасный день? Перезрелый плод падает и сгнивает.
В Гвадалахаре, городе со всех точек зрения более положительном, чем Мехико и многие другие большие города, я прочел в одной из крупных газет о потрясающих результатах обследования в весиндадес — квартирах в пригороде, населенных беднотой. Эти данные в своей неприкрашенной реальности — горький вопль и одновременно грозное предупреждение тем, кто живет в богатых особняках. При общей численности населения приблизительно в полмиллиона зарегистрировано 143 208 человек, живущих в 1326 весиндадес. Каждая из этих квартир состоит в среднем из 18 комнат, по 6,8 человека в каждой. Одна уборная приходится в среднем на 57 человек, ванная на 109, умывальная комната на 136, одна электролампочка на 119, водопроводный кран на 61, одна кровать ни много ни мало на 13,8 человека, газовая плита на 121, один керогаз на 17 человек, зато радиоприемник на каждые 22 человека. Среднемесячный доход одной семьи средней численностью в 6–8 человек, из которых имеют работу только 1–2 человека, составляет 226 песо (около 75 марок). 43 процента неграмотны. Из этих трущоб происходят 67 процентов осужденных в Гвадалахаре преступников, 78 процентов подростков, находящихся в исправительных колониях, и 92 процента детей, воспитывающихся в сиротском приюте. И вот итог: 61 процент всех смертных случаев в Гвадалахаре (заметим, этот город считается образцовым!) приходится на весиндадес![8]
В одном из застроенных особняками пригородов Мехико я случайно попал в дом одного «лисенсиадо» (адвокат с ученым званием). Я подсчитал, что к услугам его самого, его детей, гостей и слуг имелось: пять ванных комнат и уборных, сверх того, одна душевая комната и небольшой плавательный бассейн, два больших зала (салоны или гостиные), домашний бар, телевизионная комната, три столовые. Число спален и прочих помещений осталось мне неизвестным, лампочки и прочее я считать не стал, так как это отняло бы слишком много времени. Разумеется, особняк был окружен садом, разбитым на террасах, и при нем имелся гараж. Все это не считая роскошной дачи в горах.
Контрасты мексиканской действительности состоят, например, еще и в том, что перед шикарнейшими магазинами тянутся невозможные тротуары, каких у нас в Германии постыдился бы любой маленький городок; что у какого-нибудь кабальеро, с ног до головы похожего на лорда, зачастую нет ничего за душой, кроме роскошного костюма и долгов; что какая-нибудь дама, путешествующая в нейлоновом платье и сверхизящном пыльнике, бывает вынуждена пользоваться ужасными уборными, которые спокон веков воняют на всю округу, — да мало ли еще можно привести подобных парадоксов.
И какой смысл, далее, назначать кого-то блюстителем закона, когда его решения будут определяться не законом, а ожиданием подачки за усердие? Что толку в наилучшем медицинском дипломе, когда многие врачи, алчные и бессердечные, видят в пациенте не больного, ждущего помощи, а податливую дойную корову, которую надо как можно дольше держать на привязи. В такой обстановке даже лучшие качества мексикацев, этого столь привлекательного и симпатичного народа, их примерная вежливость и гордое стремление в любых условиях оставаться самими собой, — разве не идут они все больше и больше к упадку? Лихорадочный темп жизни, бег наперегонки со временем, погони за наживой и увеселениями, эгоизм, посторонние влияния, рабское преклонение перед всем показным, господство моды уничтожают эти качества точно так ни, как это происходило у других народов.
И тем не менее Мексика, обширная страна с множеством географических преимуществ, с ее просторами, ее историей и культурой, ее золотыми руками и ее инициативой, имеет все возможности отбросить мишурный блеск мнимого прогресса и обеспечить себе светлое будущее. В Мексике нет недостатка в людях, известных далеко за пределами своей страны, которые служат живым свидетельством таких возможностей. Пусть сплотятся все ее позитивные силы и превратят Мексику в образец для всей Латинской Америки, которого там ждут и которым она, как никакая другая страна этого континента, имеет основания стать в силу своих неизрасходованных запасов энергии и ее неисчерпаемых источников.
НА ЮГ ПО ПЕРЕШЕЙКУ
— Вы, конечно, полетите на самолете? — спрашивали меня обычно в Мексике, когда заходила речь о Гондурасе, цели моего путешествия. — За пять-шесть часов будете там.
— И притом узнаю о Центральной Америке ровно столько, сколько можно узнать, глядя на землю с огромной высоты, за пять-шесть часов полета, если вообще можно что-либо увидеть при таких скоростях. И вообще, летать на самолете для меня слишком скучно: мне нужно хоть немного приключений. Нет, о самолете не может быть и речи.
— Но как же тогда? Не по суше же!
— А почему бы нет? — отвечал я. — Мне не к спеху. А заниматься географией лучше всего на земле.
Собственно говоря, я ничего не имел бы и против того, чтобы поплыть на каком-нибудь местном пароходике откуда-нибудь от Мансанильо или Акапулько из порта в порт вдоль тихоокеанского побережья и так до самого Гондураса. Но такой вид сообщения здесь отсутствует, даже с соседней Гватемалой. Отношения с ней у Мексики, ввиду незабытых пограничных раздоров, в настоящее время оставляют желать лучшего. Нет даже сквозного железнодорожного сообщения с этой страной: ширина колеи на границе меняется, и все надо перегружать с одного поезда на другой. Такой порядок не очень способствует росту товарообмена. И даже большая панамериканская автострада, знаменитая Карретера Интерамерикана, или Пан-Америкен Хайуэй, в то время имела разрыв в мексикано-гватемальской пограничной области; он был заполнен лишь в 1959 году. А до этого приходилось с автотранспорта пересаживаться на железную дорогу, чтобы потом опять вернуться на автостраду.
Вскоре я нашел автобус, отправлявшийся в южном направлении, который мог взять меня с моим багажом. Настало время прощаться со многими новыми друзьями — я надеялся снова увидеть их примерно через год. Дорога опять вела через перевал между высокими, увенчанными снегом вулканами, и я был рад, когда громада Мехико утонула где-то внизу, в молочной дымке раннего майского утра. Начиная от Пуэблы местность была для меня незнакомой, и следовало быть внимательнее, чтобы ничего не пропустить. Конечно, с самолета эта смена плоскогорий и словно ножом прорезанных ущелий, вулканических конусов и горных цепей, извилистых щебнистых речных долин и тесных селений с их шахматными клетками кварталов выглядела бы великолепно, это было бы, как точный слепок рельефа с различными геоморфологическими формами…