Гавана, какой я ее видел, представлялась мне пышно распустившимся цветком на поле, далеком от изобилия, как бы ни была благодатна сама по себе его почва. Может быть, дело в том, что гаванцы умело используют конъюнктуру, основанную на популярности их города. Во всяком случае здесь нечасто встречаешь откровенную нищету, заметную во многих других городах этих широт, — оборванных детей, жалких нищих, истощенные фигуры голодающих. Напротив, куда ни посмотришь — всюду подчеркнутая изысканность, усугубленная врожденным хорошим вкусом.
При этом нигде не видишь, чтобы люди особенно надрывались на работе. Исключение составляют лишь продавцы газет: им приходится рысью носиться по улицам, чтобы заработать свои несколько сентаво. Даже мелочные торговцы и владельцы лавок не слишком утруждают себя при продаже своих товаров. Они и не думают завлекать покупателя любезностями или удерживать его с особым рвением, когда он уходит, ничего не купив. Гордость и своенравие сочетаются здесь с уверенностью в том, что даже на малом можно заработать достаточно.
— Чем живут все эти люди? — спросил я своего знакомого, который в черные для Германии времена покинул родину и обосновался на Кубе. Я отыскал его в пригородном районе Ведадо, где он жил в рационально устроенном пансионе для холостяков. Мой земляк охотно давал разъяснения по всем сторонам жизни города. Его ответ был проникнут скептицизмом, опирающимся, впрочем, на многолетний опыт:
— Политикой и воровством как в большом, так и в малом.
У него в запасе было немало примеров из любой сферы — от высших правительственных кругов до самых низших слоев мелкой буржуазии.
— Во многих шикарных магазинах, — рассказывал он, — за целый день можно увидеть каких-нибудь полдюжины покупателей. Однако при существующих здесь непомерных разрывах в уровне заработка можно ухитриться даже при небольшом сбыте обеспечить владельцу магазина роскошную жизнь. Недаром в этом городе неисчислимое множество шикарных автомобилей.
Да, достаточно оглянуться вокруг, чтобы в этом убедиться.
— Торговые фирмы прогорают, — продолжает он, — и возникают вновь с удвоенным капиталом. Вон перед вами образец, — указывает он на сияющую витрину. — Два года назад это была захудалая мелочная лавочка. Возможны такие превращения праведным путем?.. Или посмотрите на тот вон разукрашенный языческий храм — ведь домом его не назовешь. Он принадлежит крупнейшему на острове фабриканту рома. Разумеется, сей фабрикант теснейшим образом связан с правительством, которому нужно дешевое и скверное пойло, чтобы затуманивать мозги. А ему правительство нужно для расширения предприятия.
Затем мой знакомый ведет меня в холл «Севильи Билтмор», одного из самых дорогих отелей города. Сам я и не решился бы сюда войти: от одной роскошной ливреи швейцара можно оробеть! Здесь все как в сказке. Что за волшебный мир цветов и тропических растений, фонтанов и аквариумов, ковров, кресел и торшеров, гардин и занавесей! А для определенной категории снобов, которых ежедневно пачками доставляют морские паромы из Ки-Уэста и Майами, это все — привычная обстановка!
Мы благоразумно отказываемся от мысли позавтракать в этом доме, сложенном из миллионов. Мы заходим поесть в один из чистеньких китайских ресторанов, каких здесь множество, где кормят дешево и очень вкусно. Позже, бродя по улицам, мы не раз прибегаем к услугам высокогигиеничных автоматов, продающих остуженную на льду фруктовую воду, потом, устроившись под охлаждающим пропеллером, утоляем вновь разыгравшийся аппетит весьма популярными здесь «perros calientes», или «горячими собаками», — это две поджаренные сосиски с кислой капустой, заложенные в большую шафранно-желтую булочку. Разумеется, мы не раз ходили в людные кафетерии, чтобы выпить черного, как деготь, очень сладкого кубинского кофе, который отхлебывают маленькими глотками из крошечных цилиндрических чашек.
Можно залюбоваться чудесными внутренними двориками, такими, как у мунисипио, здания городской ратуши, или Гавана-клуба напротив собора Колумба. Они обрамлены великолепными староиспанскими арками и выложены мраморными плитами. Перила массивных лестниц украшены богатой резьбой, потолки держатся на балках из драгоценного полированного дерева, ворота и фонари — шедевры художественной ковки. На Малеконе тоже есть немало старинных аристократических домов, которые могут поспорить с этими красивейшими зданиями города. Однако большинство этих домов безнадежно обветшало. Я спрашиваю моего спутника о причинах.
— Нынешние владельцы находят их недостаточно современными, — отвечает он. — Здесь каждый хочет прославиться своим собственным шиком, а не блеском умерших предков.
Зато неожиданной простотой отличается большой собор. Высоко помещенные окна из зеленого стекла создают внутри своеобразное настроение. А особое окно над алтарем из тонко отшлифованного красноватого мрамора проливает мягкий, фантастический свет.
Один из вечеров я провел на маленькой площади перед Мунисипио. В городе есть немало подобных зеленых скверов. Вместе с примыкающими улицами они служат жителям района местом вечернего отдыха и свиданий. Если не считать убийственного шума непрерывно громыхающих мимо автобусов, я чувствовал себя здесь, в окружении экзотических растений и людей, вполне приятно. С любопытством наблюдал я за группой молодых парней, расположившихся поблизости, и мысленно проводил сравнение с серой, ничем не примечательной жизнью улиц моего родного Гамбурга. Если бы у нас, скажем, на Юнгфернштиге праздношатающиеся — допустим, что там нашлись бы полноценные представители этой категории, — устроились бы без всякого стеснения не только на скамьях, но и на их спинках или просто сидели бы на корточках на земле, оживленно жестикулировали, бойко болтали, разучивали песни, показывали танцевальные па, играли на гитаре, наверняка сбежалась бы небольшая толпа. Здесь же на такое никто не обращает внимания — это в порядке вещей.
В другом конце сквера судачат женщины. Каждую минуту кто-нибудь из них бежит к детям, играющим в мяч, чтобы спасти своего ребенка от верной смерти под колесами автомобиля. Тут же прогуливаются любвеобильные отцы с малышами на руках. Чернокожие женщины прохаживаются по аллее, кормя грудью младенцев, у которых какой-то очаровательно робкий и в то же время взрослый вид. Девушки с гордой осанкой в нежнейших нейлоновых блузках и на высоких каблуках чинно шествуют своим путем, и никакие юнцы не досаждают им приставаниями. Затем снова идут няньки метиски, какие-то господа в легких, поддающихся стирке костюмах, старые негры о непременной тростью, дамы всех возрастов очень достойного вида с неприступным, прямо-таки отпугивающим выражением лица, и вызывающе раскрашенные уличные девки, у которых гордая независимость взгляда латиноамериканцев перешла в наглую холодность.
А бывает, я сижу в одном из многочисленных открытых баров и восхищаюсь актерскими талантами посетителей. Кого не очаруют эти неподражаемые жесты, этот подлинный комизм, эти темпераментные вспышки, которые тут же гаснут, эта речь, звенящая, как быстрый ручей, эти выразительные движения рук, от локтей до пальцев, эта беспечность по отношению к приличиям, когда одну и ту же спичку или зубочистку можно и пожевать, и поковырять ею в ушах, если не в других отверстиях на лице, и почесать ею любое место на теле! А чего стоит эта светская уверенность поведения, подкрепленная начищенными до зеркального блеска ботинками и модным галстуком — двумя важнейшими признаками общественного положения человека и мерителями его ценности! Кто ими не обладает, для того остаются закрытыми многие двери, и ради галстука, способного творить чудеса, люди отвергают даже рубашку с открытым воротом, которая здесь была бы гораздо больше к месту. Когда гринго, приезжий североамериканец, по привычке к менее регламентированному образу жизни пренебрегает этими условностями, он пожинает лишь всеобщее неуважение и позорный ярлык бескультурья. А посему магазины и ларьки во всем городе ничем не обеспечены в таком количестве и в таком выборе, как галстуками.