Я никогда тебе этого не говорила, но в последнюю неделю перед отъездом я виделась с редактором газеты, в которой работал Уильям. Это случилось дня за четыре до нашего прощания, а промолчала я потому, что не хотела новых споров. И без того на душе кошки скребли, зачем было отравлять последние минуты. Не сердись на меня, слышишь? Ты бы меня этим сильно расстроила.
Редактор по фамилии Богат, лысый, с животиком, в старомодных подтяжках, с выглядывающим из нагрудного кармана брегетом, чем-то напомнил мне моего дедушку. Трудоголик. Рассеянно-доброжелательный и при этом с хитрецой, приятный в обхождении. Мне казалось, что это маска, под которой он прятал довольно жестокое нутро. Я прождала в редакционной приемной около часа. Освободившись, Богат провел меня под локоть в свой кабинет и, усадив на стул, приготовился меня выслушать. Я говорила долго, пять или десять минут, пока он меня не прервал. Вот уже девять месяцев, сказал он, как мы не получаем от Уильяма ни одного материала. Даже если там вся техника вышла из строя, это ничего не меняет. Хороший репортер всегда найдет способ прислать репортаж, а Уильям из лучших. Девятимесячное молчание может означать только одно: он попал в серьезную передрягу, и больше мы его не увидим. Так и сказал, в лоб, без всяких там вокруг да около. Я пожала плечами, мол, это не более чем предположение.
— Не надо, девочка. — Он предостерегающе поднял вверх палец. — Это безумие — ехать за ним следом.
— Я не девочка, — возразила я. — Мне уже девятнадцать, и я, не сомневайтесь, сумею постоять за себя.
— А хоть бы и все сто. Оттуда не возвращаются. Это черная дыра на краю света.
Разумеется, он был прав. Но я уже приняла решение, и ничто не могло меня остановить. Видя мое упрямство, Богат попытался изменить тактику:
— Послушайте, месяц назад я послал туда другого журналиста. Вот-вот он даст о себе знать. Почему бы вам не подождать? Вы получите все ответы, не трогаясь с места.
— А при чем тут мой брат?
— Уильям имеет прямое отношение к заданию, которое получил этот человек. Если он сделает свое дело, мы узнаем, что случилось с вашим братом.
Но такие штучки не проходят, и Богат это прекрасно понимал. Я стояла на своем, не позволяя ему обращаться со мной по-отечески покровительственно, и в конце концов он сдался. Он назвал мне имя нового репортеpa, хотя я его об этом не просила, а затем выдвинул ящик каталожного шкафчика у себя за спиной и вытащил оттуда фотографию молодого человека.
— Возьмите с собой, — сказал он, бросая карточку на стол. — На всякий случай.
Я бегло взглянула на фото и из вежливости сунула его в сумку. Разговор закончился. Правильнее было бы его назвать противостоянием, в котором никто не хотел уступать. Мне показалось, что Богат был раздосадован и несколько удивлен.
— Учтите, я вас предупредил.
— А как же. Когда я вернусь домой вместе с Уильямом, я обязательно напомню вам об этом разговоре.
Он собирался что-то возразить, но передумал. Вздохнув, мягко шлепнул ладонями по столешнице и поднялся.
— Поймите меня правильно, — сказал он. — Я ничего не имею против вас лично. Просто считаю, что вы совершаете ошибку. Чувствуете разницу?
— Возможно, — сказала я. — Но нельзя сидеть сложа руки. Обстоятельства бывают разные. Вы сами не знаете, о чем говорите, а уже сделали выводы.
— В том-то и дело. Я слишком хорошо знаю, о чем говорю.
Кажется, мы обменялись рукопожатием, а может, просто смерили друг друга взглядом. Он проводил меня через комнату для пресс-конференций до лифта. Мы ждали, пока он придет, отводя глаза в сторону. Богат качался на каблуках, бубня себе под нос какую-то мелодию. Судя по всему, он уже думал о чем-то другом. Когда двери открылись и я шагнула в лифт, он сказал мне напоследок усталым голосом:
— Пусть тебе, девочка, повезет. Прежде чем я успела что-то ответить, двери закрылись, и я поехала вниз.
Эта фотография все и решила. Я даже не собиралась брать ее с собой, но в последний момент, почти машинально, положила в сумку вместе с вещами. Тогда я, конечно, не могла поверить, что Уильям исчез навсегда. Я рассчитывала найти в корпункте заменившего его человека и, поговорив с ним, начать поиски. Но действительность опрокинула мои планы. Когда я добралась до третьей избирательной зоны и увидела, во что она превратилась, до меня вдруг дошло: фотография — это все, что у меня есть. Это единственная ниточка, которая может привести меня к Уильяму.
Человека с фотографии звали Сэмюэл Фарр, и больше я о нем ничего не знала. В офисе Богата я не снизошла до уточняющих вопросов, и теперь в моем распоряжении были лишь две драгоценные мелочи. Лицо и имя. Чуть больше смирения и здравого смысла, и я избавила бы себя от многих хлопот. В результате я все-таки встретилась с Сэмом, хотя мои усилия тут ни при чем. Чистый случай. Подарок небес. Но до этой встречи было еще далеко — слишком далеко, увы.
Первые дни мне пришлось несладко. Я бродила по улицам, как лунатик, не понимая, где я, и боясь заговорить с незнакомыми людьми. В какой-то момент я продала дорожные сумки Агенту По Восстановлению Качества, и это позволило мне протянуть довольно долго, но, даже работая мусорщиком, я не имела своего угла. Я спала на улице в любую погоду и каждую ночь искала, куда бы приткнуться. Не знаю, сколько это продолжалось — две-три недели? несколько месяцев? — но это был страшный период, когда я дошла до края. Я почти перестала соображать, я отупела. Моими действиями управляли эгоизм и животные инстинкты. Со мной происходили ужасные вещи, до сих пор не знаю, как я выжила. Меня чуть не изнасиловал «таможенник» на углу Словарной площади и Малдунского бульвара. Я украла еду у старика, который сам напал на меня ночью в атриуме бывшего Театра Гипнотизеров, — выхватила миску с овсянкой у него из рук, и никаких угрызений совести. Разделить еду, даже словом перемолвиться мне было не с кем. Если бы не карточка Сэма, я бы, наверно, сломалась. Сама мысль, что он в городе, давала мне надежду. Этот человек тебе поможет, повторяла я про себя, надо только его найти, и все будет хорошо. Эту карточку я вытаскивала из кармана по сто раз на дню. Со временем она так измялась и истерлась, что от лица почти ничего не осталось. Но я уже знала его наизусть, и фотография была мне не нужна. Я носила ее с собой как амулет, как средство от отчаяния.
А потом мне улыбнулась удача. Прошло месяца два, как я работала рециклером. Однажды, охотясь в пятой избирательной зоне, там, где когда-то была площадь Ткачей, я увидела высокую пожилую женщину, которая толкала по булыжникам свою тележку, неуверенно ступая следом, вся в каких-то своих мыслях. Солнце в тот день было ярким, слепящим, а воздух таким горячим, что голова кружилась. Женщина выкатила свою тележку на середину улицы, и тут из-за угла выскочили Бегуны, человек двенадцать или пятнадцать, — они мчались во всю прыть, плотной группой, с экстатическими предсмертными воплями. Женщина, словно очнувшись от грез, взглянула на них и, вместо того чтобы податься к обочине, оцепенела на месте, как испуганный олень, внезапно ослепленный автомобильными фарами. Безотчетным движением я отстегнула «пуповину» своей тележки, подбежала к женщине и рывком оттащила ее в сторону, буквально из-под ног у промчавшихся мимо Бегунов. Все решили считаные секунды. Они бы ее просто затоптали.
Так я познакомилась с Изабель. В эту минуту началась моя новая жизнь. То, что было до сих пор, — всего лишь пролог, неуверенные шаги вслепую, бессмысленные дни и ночи, ускользающие мысли. Если бы не этот невольный порыв, история, которую я тебе рассказываю, была бы другой. А если вспомнить мое тогдашнее состояние, скорее всего, не было бы никакой истории.
Мы с ней лежали в канаве, тяжело дыша, вцепившись друг в друга. Когда последний Бегун скрылся из виду, до Изабель, кажется, окончательно дошел смысл происшедшего. Она села, огляделась вокруг, посмотрела на меня, а затем из ее глаз медленно покатились слезы. Минута страшного открытия. Не того, что едва не погибла, а того, что не понимала, где находится. Мне было жаль ее и немного не по себе. Кто эта худая дрожащая женщина с вытянутым лицом и запавшими глазами и что я делаю рядом с ней, на булыжной мостовой? Она производила впечатление полупомешанной, и первым моим побуждением было бежать от нее подальше.