— И все-таки… и все-таки я не понимаю, к чему тратить такие огромные средства на столь малое количество людей, тогда как тысячи живут в куда худших условиях. Насколько я понимаю, эти индейцы вполне довольны своей бесхитростной жизнью, к которой издавна привыкли. И вообще, по-моему, куда больше греха сосредоточено в Нью-Йорке, или Лондоне, или Джорджтауне, даже в саваннах!
Миссионер начал терять терпение.
— Друг мой, вы совершенно упускаете из виду самое главное. В Нью-Йорке и Джорджтауне людей крестили, здесь же души в опасности, мы должны спасти их во имя Христа. Наше общество действует исключительно среди диких племен, которые никогда не слышали евангелия. Поэтому оно и называется «Общество неевангельских областей». Это общество сотрудничает со всеми сектами, у нас есть связи со всеми церквами, кроме католической, хотя мы охотно сотрудничали бы и с ней. Тут кругом грех, сплошной вопиющий грех! Только представьте себе — они наварят пива и потом пляшут всю ночь напролет! Напиваются и… нет, это просто омерзительно. Такое творится, что вымолвить страшно. Подумайте — мужчина иной раз уединяется с женщиной, которая даже не приходится ему женой! Мы стараемся искоренить все пьянки и пляски, нам уже удалось многих отучить курить. Правда, они еще выращивают табак возле своих деревень, но вряд ли вы увидите хоть одного, который курил бы около миссии.
Несколько секунд я молчал, подавленный его доводами, потом задал последний вопрос:
— Скажите, вы считаете этих индейцев людьми?
Последовал решительный ответ:
— Но это же не имеет никакого отношения к делу! Мы любим их — любим во Христе. Наша задача — спасать души, а до остального нам нет дела.
Мне не хотелось портить отношения с мистером Ливиттом, и я не стал продолжать этот разговор. Спорить было бы невежливо — ведь я его гость, во всяком случае до тех пор, пока миссия служит мне базой. Кроме того, он мог многое рассказать об индейцах.
Закончилась погрузка миссионерской лодки. Это была длинная — около шести метров — неустойчивая долбленка, с мощным подвесным мотором марки «Архимед». Веселый, ярко раскрашенный юноша занял место лоцмана, и мы двинулись вверх по течению.
Русло реки шириной около 90 метров было загромождено порогами — гранитными ступенями и валунами, которые вынуждали нас непрестанно петлять. По берегам выстроился плотной двадцатиметровой стеной густой лес. Пурпур цветущей лианы лишь кое-где нарушал темно-зеленое однообразие. Местами небольшие холмы поднимали кроны деревьев над окружающим лесом.
На отмелях росли болотные акации[7]; с их широких зонтовидных крон взлетали неуклюжие змеешейки, похожие на доисторические чудовища. На суку, нависшем над рекой, сидела зеленая ящерица — игуана. Заметив нас, она стремительно нырнула в воду.
Мрак быстро сгущался. Лесистые берега словно подступили ближе. Лишь тусклая полоска света над головой указывала нам путь. Мы напрягали слух, стараясь уловить плеск воды о камень. Порой совсем рядом с лодкой проплывали призрачные утесы, а однажды мы застряли, окруженные бурными стремнинами, возле громадного каменного горба. С большим трудом, всеми веслами помогая мотору, мы сумели пробиться вперед. Легкое столкновение со скалой, малейший перебой в моторе — и нам пришлось бы туго.
Меня начало клонить ко сну. Дождь прекратился, но мы мерзли в промокшей одежде. Казалось, мы обречены вечно плыть сквозь холодный мрак, задевая невидимые препятствия, под судорожный стук мотора.
И тут на помощь нам пришла мисс Ридл. Она зажгла фонарь и вручила каждому по шерстяному джемперу. Жизнь сразу стала более сносной, я очнулся ото сна.
Вскоре впереди замигал огонек — и вот мы уже на берегу, и нас ведут к столу, на котором ожидает чудесный обед, приготовленный женой миссионера.
Какое упоительное зрелище: на пестрой скатерти в центре уютной кухни-столовой — жареные цыплята, пизанги, окра, ямс. Горящий камин, пестрые занавески, красивые фарфоровые тарелки… Стены глиняные, а пол настлан из жердей, но по сравнению с тем, что я ожидал, все это показалось мне роскошью.