Как раз в том месте, где ствол уходил под воду, начинался первый сук. Мы отрубили его, надеясь вытащить, но древесина, как и у большинства деревьев Амазонии, оказалась тяжелее воды. Сук выскользнул из наших рук и исчез.
Я очень неохотно рубил деревья, даже самые тоненькие, а тут мы такого гиганта загубили зря! Внезапно, когда мы уже собрались продолжать путь, на поверхность стали всплывать крохотные цветки, не больше булавочной головки, микроскопические бутоны и кусочки листьев[89]. Последним появился целый лист длиной около пятнадцати сантиметров. Этого было достаточно, чтобы определить дерево[90].
Взяв для полной характеристики образец древесины, мы поплыли дальше.
Вдоль берегов сорокаметровой стеной выстроился лес; там, где стена понижалась, на ней висели буйно разросшиеся плети с большими темно-пурпурными цветками, похожими на веселые глазки[91]. Легкая дымка смягчала солнечный свет, пороги были легкопреодолимыми, жизнь казалась прекрасной.
Однако дальше пошли водоскаты посложнее. Река стала шире и глубже, а течение таким стремительным, что малейшая неосторожность могла стоить жизни любому из нас, не говоря уже о потере снаряжения и продовольствия.
Каждые десять минут — новый порог, и у каждого порога все расплывалось в наших глазах, точно в мареве: рябая поверхность реки, пропоротая затопленными корягами, убегающий вниз поток, бородатые от водорослей камни, стряхивающие с себя назойливую воду, бушующая пена — то наступающая, то отступающая, то взмывающая вверх, то спадающая, — огромное весло в руках рулевого, качающаяся лодка, ревущая река, стремительные водовороты, все быстрее, быстрее уходящие назад берега… Глаз уже не различает отдельных предметов, и кажется, что весь мир качается и дрожит…
Но вот деревья перестают вращаться, белая пена остается позади, а впереди уже виден следующий водоскат.
…Прямо перед нами выросла вдали голубая гора причудливой формы. Фоньюве показал на нее и поднял четыре пальца: после четырех крутых излучин будет водопад.
Путь до водопада оказался долгим. Солнце все ниже склонялось над лесом, и в начале пятого мои спутники стали беспокоиться: у нас обычно уходило не меньше часа на то, чтобы разбить лагерь, а в шесть уже темнело.
Пороги больше не попадались, но русло, окаймленное здесь невысокими холмами, понижалось, и течение усилилось. Повороты стали круче, лес темнее, гуще и ниже; я догадывался, что деревья растут на тонком слое каменистой почвы. И действительно начали появляться черные камни, торчащие из черной воды.
За очередным поворотом река раздвоилась; один рукав громовым гулом срывался с высокого уступа.
Водопад Омана-гашин
Мы поспешно повернули к берегу, помогая мотору веслами, но сильное течение тащило лодку. Неподалеку от водопада мы, наконец, причалили к ровной каменной полке, за которой круто поднимался невысокий бугор.
— На этот раз мы рано поспели, — сказал Фоньюве, к недовольству тех, кто уже начал жаловаться на позднее время. — Три года назад мы пришли сюда после захода солнца, в темноте, и нас чуть не унесло к водопаду. А однажды здесь утонуло сразу пятнадцать человек. Они шли вдоль левого берега и не смогли остановить лодку.
— А как называется водопад? — спросил я.
— Омана-гашин, а на языке ваписианов — Кабан-тероан. Это означает «водопад у дома» — когда-то тут была деревня.
Пока разгружали лодку, Фоньюве, Кирифакка и я из чисто мальчишеского любопытства побежали по камням смотреть водопад. Он состоял из нескольких потоков. Мы легкомысленно двинулись по мелководью на островок посреди реки, и нас чуть не сбило с ног течением.
Стоя на камнях, мы увидели ущелье глубиной около десяти метров и длиной сто метров. В самом его начале могучий поток срывался с шестиметрового уступа, после чего, в вихре белой пены, мчался дальше по круто понижающемуся руслу.
Берега покрывала густая красно-зеленая бахрома паку. Нежно-розовые цветки и буроватые плоды, наполнявшие воздух сладковатым запахом, создавали вместе с белыми и голубыми бликами на воде иллюзию радуги.