Сгорая от нетерпения — в нашем распоряжении оставалось менее четырех дней! — я сидел на берегу и смотрел, как навьючивают волов. Нужно было равномерно распределить вес и уложить все так, чтобы ничто не выдавалось, не задевало деревья, не натирало шкуру и не раздражало животных. Снова и снова примерялись мешки и свертки то на одно, то на другое седло; наконец в полдень мы выступили, и сразу же три вола ринулись в чащу, пытаясь сбросить вьюк.
Сыновья Чарли с криками бросились в погоню.
Мятежники возвращались неохотно, упираясь и дергая повод. Постепенно они успокоились, и вся шестерка мирно зашагала вперед, но до того медленно, что погонщикам поминутно приходилось понукать их криками «муу… эй!» Вдруг — страшная суматоха. На этот раз взбунтовался полосатый. Он стал на дыбы, отчаянно брыкался, потом ринулся в лес и, пробежав с полсотни метров, лег.
К счастью, ничто не пострадало — буян нес мешки с одеждой и гамаками, — и после этого некоторое время опять все шло гладко.
За час мы добрались до лагеря Чарли, расположенного на большой, метров сто в ширину, расчистке в гуще леса. На краю поляны стоял сарайчик, в котором сидели женщины и девочки — невестки и внучки Чарли — и висело десять гамаков. Свора охотничьих собак, попугай и обезьяна делили с людьми их жилище.
Кругом можно было видеть «орудия производства» сборщика балаты: ножи, кошки, чтобы взбираться вверх по стволу, мелкие корыта длиной около трех с половиной метров, в которые сливают собранную балату. Корыта стояли на козлах и были прикрыты от солнца и дождя передвижными навесами (чтобы сохранить цвет и качество балаты). По мере того, как балата подсыхает, сверху одну за другой снимают лепешки толщиной с полсантиметра и подвешивают так, чтобы они высохли с нижней стороны. Затем их складывают или свертывают в трубки для перевозки на побережье. Так далекие дебри поставляют сырье, из которого делают водонепроницаемую изоляцию для кабелей и мягкую сердцевину мячей для игры в гольф.
От лагеря начиналась широкая, более двух метров, тропа. Чарли и его сыновья тщательно выровняли ее, так что волам ничто не могло помешать.
Я прибавил шагу и ушел вперед, чтобы останавливаться, изучать растительность и собирать образцы.
Возле самой Кассикаитю, в пойме, лес был сухой и состоял из густо переплетенных, искривленных малорослых деревьев. Здесь же, на какой-нибудь метр выше, мы оказались в типичном для этого края высокоствольном лесу: он напоминал, на первый взгляд, влажные леса Акараи, но обладал некоторыми особенностями, которые Иона и я скоро обнаружили. Крупные деревья были ветвистее, их кроны, простирающиеся на высоте примерно тридцати метров, были реже и пропускали больше света, чаще встречались эпифиты, гуще рос подлесок. Видов было меньше, и мы встретили много старых знакомых; впрочем, некоторые виды — время не позволяло нам взять образцы — оказались совершенно новыми для нас. На каждом шагу попадались балатовые деревья: шершавые черноствольные гиганты с розовой древесиной, обильно источающей белый сок. Все они носили следы работы сборщиков; зарубки поднимались порой на высоту до двадцати метров. Немало деревьев гибло от хищнического способа эксплуатации: чтобы получить сразу побольше балаты, сборщики делали надрезы вокруг всего ствола.
Но о самом существенном различии между здешними и акарайскими лесами мы могли лишь догадываться. Сравнивая местный лес с другими, сходными с ним по общему виду, характеру рельефа и структуре, мы пришли к выводу, что — если рассматривать его в целом, — цветение и плодоношение не длятся тут круглый год, а приурочены к сезонам; поэтому предварительно я отнес этот лес не к влажным, а к вечнозеленым сезонным.
Густой подлесок кишел клещами. Тут были и здоровенные твари, сыпавшиеся на нас с листьев, и маленькие, величиной с булавочную головку, которые целыми полчищами усеивали незащищенные участки кожи. Но хуже всех были краснотелки (Trombidiidae), едва различимые простым глазом и напоминавшие крохотных красных паучков: они незаметно забирались под одежду и впивались в кожу. Через несколько часов меня опоясала воспаленная полоса, все тело было испещрено розовыми волдырями, и я непрестанно чесался.
После Аишер-вау («река Ядовитой лианы»), сильно обмелевшего каменистого притока Кассикаитю, нам стали встречаться участки производного леса давнего происхождения — следы расчисток даураи и аторадов. Низины занимали пересохшие болота, покрытые коркой ила и осыпавшимися листьями эвтерпы, гладкими и сухими сверху, прелыми и сырыми с нижней стороны. У одного такого болота, под названием Юру-люд («Дорога пальм ите́»), где сохранилась лужица зеленоватой воды, мы вечером разбили лагерь. Кожа моя горела и мучительно чесалась, но я не мог ничего поделать и приготовился к бессонной ночи.