Кончились дома, и опять потянулись пустынные саванны. Ни тени, ни прохлады! Кучевые облака плыли в небе, палящее солнце жгло наши непривычные плечи. Кругом лишь камни и желтая трава; иногда — холмы с черными зубцами скал на гребнях и редкой порослью: кажу, бирсонима и наждачное дерево[108] со сморщенными золотисто-зелеными листьями.
С вершины холма, увенчанной белыми выходами кварца и красным лишайником, я окинул взором голый опаленный ландшафт. Вдали на юге протянулась голубая полоска леса, над которой могучими ориентирами поднимались Караваимен-Тау, Бат и Маруди Маунтинс. К западу, северу и востоку, на сколько хватал глаз, почву испещрили, свидетельствуя о многовековой эрозии, скалы, утесы и груды камней. Лишь каньоны, где пальмы ите́ окаймляли ручьи и речушки, сулили нам немного прохлады…
Насколько я мог судить, разница в почвах и климате между этими местами и лесом, где мы побывали, объяснялась той эрозией, которую вызывает хищническое пользование землей, с повторными палами. Многое говорило о том, что человек не только повинен в непрерывном наступлении степи на лес, но и вообще явился создателем саванн в ту пору, когда в этом краю обитало многочисленное население.
Я вытащил карты, пытаясь определить, где нахожусь, но они и тут оказались бесполезными.
В ста тридцати километрах на север возвышалась стена Кануку-Маунтинс. На таком расстоянии она казалась нежно-лиловой. Несколько западнее виднелись скалы Маунт-Ширири, затем Кусад-Маунтинс и другие, более низкие холмы и вершины, священные места для аторадов и ваписианов — именно там развертывалось действие их преданий о сотворении мира. А до них горы населяли неизвестные народы, оставившие петроглифы по склонам хломов и на порогах. Дух исчезнувших племен витал над ландшафтом, который почти не изменился с самых древних времен и только теперь пробуждался к жизни.
Во время моих предыдущих путешествий здешний край казался мне далеким и загадочным, теперь для меня отсюда начиналась цивилизация.
Волы еле плелись, и я прибавил шагу, иногда сворачивая с тропы, чтобы посмотреть на какое-нибудь дерево или полюбоваться пейзажем.
Выйдя к группе пальм, я сел отдохнуть в тени шуршащих веерообразных листьев. Я смотрел на медленно струящуюся прозрачную воду, слушал грустную песнь коричневой птички, думая о том, с каким удовольствием вернусь снова сюда и в далекую страну ваи-ваи и мавайянов. Но сейчас я стремился вперед; как ни убаюкивал меня степной воздух, я встал и решительно зашагал дальше.
Через несколько часов тропа стала менее отчетливой. Каждый раз, когда она разветвлялась, я выбирал самую широкую. Но вот растаяло последнее ответвление, затерявшись в гладкой почве.
Становилось поздно. Кругом во все стороны простиралась к серому горизонту каменистая равнина.
Я понял, что заблудился.
Ни Люмид-Пау, ни Карарданавы… Шеренги пальм вдоль влажных низин, наждачные деревья на склонах холмов. На севере, словно айсберги, — голубые горы над горизонтом. Я шел по направлению к ним, один в нескончаемых саваннах, таких же пустынных, какими были южные леса.
Близился закат, надо было спешить. Я отыскал еле видимые остатки тропы и зашагал от них вверх по унылому каменистому склону, покрытому странными растениями, напоминающими морские анемоны[109]. Длинные ползучие стебли заканчивались короткой кисточкой; когда я наступал на них, мне казалось, что они извиваются, как черви на морском берегу. На гребне я остановился, однако не обнаружил кругом ничего, что помогло бы мне сориентироваться. Страх рос во мне, словно снежный ком. Возможно, утром мне удастся найти путь обратно к домам, оставшимся далеко позади, но уж о самолете тогда и думать нечего… Надо же случиться такой нелепости: сам по своей вине заблудился! Я был растерян и чувствовал себя совершенно беспомощным.
Я вернулся на тропу и, движимый внезапной решимостью, не повернул обратно, а зашагал дальше в прежнем направлении. Разум кричал мне, что теперь, когда до сумерек осталось каких-нибудь полчаса, я не мог придумать ничего глупее, что тропа увела меня в сторону, что я окончательно заблудился…
Нет, не может быть, чтобы я так ошибся!
Я восстановил в памяти последний отчетливый развилок. Вторая тропа свернула на запад, я помнил это совершенно точно.
Повернув, я взбежал на гребень покатого холма… и увидел в полутора километрах людей и волов. До меня доносились даже слабые окрики «муу-эй!»
Солнце скрылось за горизонтом.
Уже стемнело, когда я присоединился к своим — с самым небрежным видом, будто просто-напросто ходил прогуляться. Чистейшая случайность выручила меня!..