На обратном пути я спрашивал у одного из ваи-ваи названия всех крупных деревьев (более тридцати сантиметров в поперечнике), росших вдоль тропы. Меня поразило разнообразие леса: на протяжении полутора километров мы насчитывали сто тридцать больших деревьев семидесяти шести различных видов, из которых пятьдесят семь попались нам по одному разу, шесть — дважды, и лишь тринадцать — более чем дважды. Для сравнения скажу, что в дубовом лесу в Англии вы вряд ли насчитаете больше семи крупных видов.
Отдельные участки смешанного леса встречались мне и в более северных областях, но здесь он тянулся километр за километром, и хотя казался на первый взгляд однообразным, вы не нашли бы и двух одинаковых участков. Только очень тщательное обследование позволило бы учесть около четырехсот-пятисот видов, составляющих такой лес. После подсчета крупных видов оставались еще мелкие — кустарники, травы, эпифиты, лианы, папоротники и лишайники, грибы и мхи. Я же из-за нехватки времени мог изучить лишь ровно столько, сколько надо, чтобы испытывать танталовы муки.
Первый профиль, который я здесь составил, показывал, как и возле миссии, участок болотистого леса; мы целый день провозились под легким балдахином из трепещущих пальмовых листьев. Затем я изучил участок, рельеф которого создан наносами небольшой речки; дальше — склоны: крутые, отлогие, каменистые и, наконец, вершины, на которых росли тонкоствольные рощи и Clusia опутывала камни длинными корнями.
Постепенно из хаоса деталей начала выявляться общая картина, картина ландшафта, созданного водой — бурными ливнями, постоянной капелью с листьев, просачивающимися подземными водами, стремительными потоками, скатывающимися по склонам. Скалы, превращаемые выветриванием в почвообразующие породы… Ручьи, прогрызающие крутые ущелья и размывающие холмы… Равнинные реки, которые, разливаясь, откладывают на берегах принесенные с возвышенных участков продукты выветривания… Берега, задерживающие речные воды, так что возникают постоянно затопляемые участки и образуется трясина, подобная трясине более северных болот, но заросшая исполинскими деревьями и покрытая ковром опавших листьев и сломанных веток…
Итак, вода — вот ключ к этому краю, к этому зеленому океану! И чем больше я узнавал его, тем более проникался ощущением удивительной красоты утонченных деталей и разнообразия лесов, которые показались мне сперва такими скучными.
Полдень, ночь и утро в лесу
Прошло несколько дней, и общество облаченных чуть ли не в одни браслеты и ожерелья индейцев стало для меня совершенно естественным. Я узнал в них привлекательных, по-настоящему обаятельных людей с сильной, ярко выраженной индивидуальностью. Как ни напряженно мы трудились, дни проходили весело: смех и шутки были неразлучными спутниками ваи-ваи.
Единственный, к кому я не мог проникнуться полным доверием, был Чекема. Все первые дни он ходил с усталым видом, брюзжал и под любыми предлогами отлынивал от дела. Ярко раскрашенный, он слонялся по лагерю с заносчивым видом, а когда выходил на работу, все время мешал мне. Язык вай-вай очень трудно транскрибировать, гласные и согласные звучат иначе, чем наши, к тому же у каждого свое произношение. Большинство индейцев терпеливо относилось к моим вопросам, но Чекема раздражался, стоило мне переспросить хоть слово. Он либо кричал мне в самое ухо, либо шептал еле слышно, а потом фыркал и ухмылялся; одним словом, вел себя вызывающе.
Иногда он нарочно говорил мне неверное название растения, а то отвечал бранью. Я уже было махнул на него рукой, как вдруг обнаружил, что Чекема становится дружелюбнее, по-своему интересуется нашей работой, приветствуя каждую новую находку громким возгласом восхищения, старается показать мне все сколько-нибудь примечательное.
Так, однажды он вскочил и, указывая на дерево, схватил меня за локоть:
— Начальник, начальник, начальник, повиси, мм, мм, бам, бам, повиси, повиси!
Я покачал головой: Эока ушел с ружьем. Тогда Чекема метнулся в сторону и тут же вернулся. В руках у него был лук и длинная-предлинная стрела с деревянным наконечником. Он медленно крался вперед, не отрывая взгляда от кроны дерева.
Чекема преобразился: взбалмошный фанфарон превратился в охотника, двигавшегося мягко и бесшумно и предельно сосредоточенного. Осторожно подняв 2,5-метровый лук, он натянул тетиву и послал стрелу. Левая рука с луком упала, правая красиво изогнулась — как у статуи. За густыми ветвями я только мельком видел полет стрелы, но она вернулась на землю с добычей — туканом величиной с молодого цыпленка. Чекема попал в цель с двадцати пяти метров.