Мне не верилось, что пятьдесят человек могут распугать всю дичь в округе на территории, равной Уэльсу[31]. Правда, мы уже заметили, что, удаляясь от селений, встречаем все больше животных.
Миновали Пуда-вау — «Черную реку». Здесь, по словам Фоньюве, жил когда-то Чарли Вай-Вай, и здесь родился Мингелли. Эссекибо заметно сужалась, по берегам появились холмы. На склонах мы заметили обнажение своеобразной породы, уже виденной нами накануне: сильно метаморфизованные сланцы, непохожие ни на какие другие породы в этом районе. В одном месте, где река проложила себе путь между крутыми холмами, над лесом метров на пятнадцать-двадцать возвышалась группа исполинских деревьев ишекеле́[32]. Листья кроны образовали сотни собранных в гроздья маленьких балдахинов; словно множество парашютиков спускали на макушки деревьев огромное цилиндрическое тело.
Огибая излучину, мы увидели в сорока-пятидесяти километрах к югу очертания невысоких гор. Дальше русло реки снова расширилось. Мы остановились позавтракать у высокого берега с травянистым откосом. Иона объяснил, что здесь играют выдры.
— Сюда надо вечером приходить, — продолжал он. — Выдры иногда складывают в таких местах пойманную рыбу одну за другой, пока не накопится побольше, а потом съедают ее. Можно прогнать их и забрать себе весь «улов». Во всяком случае, место здесь рыбное. Вот я попытаю счастья после завтрака.
За полоской берега простиралась тихая лагуна с коричневой водой, окаймленная колючими пальмами. В центре лагуны возвышался могучий гранитный купол. В кустах копошилась белочка. Я завтракал, опершись спиной о ствол болотной акации, и следил за приготовлениями к рыбной ловле. Неосторожный трогон — удивительно красивая птица, с голубой спиной и грудью, с желтыми подпалинами — сел на ветку и тут же пал жертвой меткого стрелка; мясо трогона пригодилось для наживки. Вайяма, вооруженный луком и отравленной стрелой, встал на скале и резко засвистел, приманивая добычу. Миг — и стрела пронзила циклиду. Фоньюве забросил леску с пятнадцатиметровым стальным крючком, наживленным половиной трогона, затем пошлепал по воде прутиком. Минуту спустя он уже вытаскивал отчаянно бьющуюся хаимару (Macrodon trahira) килограммов на десять — злобное существо с острыми, как игла, зубами. В последнем бешеном порыве хаимара выскочила из воды, оскалив пасть. Обычно эти обитатели тихих заводей безобидны, но известны случаи, когда они нападали на людей и на куски разрывали собак.
Часом позже мы двигались вдоль прямого, без единой излучины берега, между высоких стен ажурной, усеянной солнечными зайчиками листвы. Вдруг Фоньюве затрясся в лихорадке, глаза его покраснели и помутнели. Было ясно, что у него поднялась температура. Я дал ему две таблетки аспирина. Мне вспомнилось, как Фоньюве упал в обморок, когда ему вырвали зуб… Положение осложнилось: если кто-нибудь всерьез заболеет, придется повернуть назад. Окуная свой шлем в воду, я упустил его, и он поплыл по течению. В последний момент я ухитрился поймать его отчаянным рывком. Фоньюве громко расхохотался, и у меня отлегло от сердца.
Вечер протянул длинные тени по глади реки, когда мы достигли устья Чодикара — притока, по которому нам предстояло подниматься до подножия Акараи. Лагерь разбили в устье, напротив небольшого островка, покрытого колючими пальмами. Я подвесил свой гамак у самой реки и выкупался в приятно освежающей воде, стараясь держаться поближе к берегу во избежание встреч с пераи или хвостоколом.
Потом я подошел проведать Фоньюве; у него был сильный жар: температура поднялась до тридцати девяти и пяти. Я решил, что это приступ малярии, и дал ему палюдрин, а от головной боли таблетку аспирина. У Уильяма — то же самое, температура тридцать девять. Он получил от меня те же лекарства. Я боялся показать индейцам свою тревогу, чтобы не напугать их, поэтому я держался бодро, шутил, улыбался, и больные отвечали мне тем же. Я уже столько раз сталкивался с малярией, что не беспокоился за них. Хронической малярией больны чуть не все индейцы, какое племя ни возьми. Не проходит экспедиции, чтобы кого-нибудь из носильщиков не свалил приступ. Я уложил Фоньюве и Уильяма в гамаки и оставил отдыхать.