— Ну, здравствуй, молодой! — не громко сказал старик.
— Здравствуйте. Может быть, чаю с нами вместе?
— Ну, что же. Для встречи. Раньше не пил. Теперь по возрасту другого не полагается.
Были поданы кружки. Но остальные гости по-прежнему отказывались, принять участие в трапезе.
Тарасов никак не мог сообразить, следует ли ему начать разговор, понимая, что от этой встречи будет зависеть многое — как отнесутся старики, так отнесется и все село. Он обратился с немым вопросом к Коровину, но тот смущенно смотрел в пол.
Помог сам старик.
— Ну, молодой, сказывай. Откуда. Зачем пришли. Только без утайки. От стариков секретов все равно не бывает. Чужих здесь нет. Кулаков порешили. А мы здесь— горцы алтайские. Железом деланные, медью кованные, свинцом литые, ветрами мытые, медведями обласканные. Полюбишься — усыним. Не полюбишься — мимо пройдем, а может, и выгоним. Раз на раз не приходится.
Все это было сказано спокойно, без рисовки, но с властностью, против которой нельзя было спорить.
Тарасов начал издалека. От полей гражданской войны и трудностей, с которыми встречалась Родина. Рассказал, какие и зачем нужны полезные ископаемые. О подготовке к полевым работам и о плане их.
— Ну, а сам-то откуда, чей родом? — допрашивал старик.
Пришлось рассказывать о себе. Пожалуй, никогда он не заполнял такой длинной анкеты, да еще вслух. Не забыли спросить и про жену и про дочь.
— Ну, а с тобой кто?
Начал с Коровина. Рассказал, что знает о нем. Слушали внимательно.
— Правду сказал. Коровина мы сами знаем, да и наслышаны, — заметил старик.
То же произошло и после рассказа о Матвее-буре, которого Тарасов назвал сразу после Коровина, как одного из главных своих помощников.
Наконец были представлены все участники будущих работ. Если Тарасов не знал чего-либо о них, то приходилось дополнять самим представляемым. Невольно пришла в голову мысль: «Проверочка! Так проверять может только хозяин». Беседа перешла на Москву, Ленинград. Растаяла отчужденность, и теперь все присутствующие пили чай, экономно прикусывая сахар, и почти все задавали вопросы.
Время было далеко за полночь, кое-кто начал позевывать, но гости не расходились. Становилось ясно, что они чего-то выжидают. Тарасов отправил сотрудников, отдыхать на сеновал, оставив в избе только Коровина и Бурю. Гости одобрительно отнеслись к этой команде, хотя ничего не было выражено вслух. Только вопросы стали еще прямее.
— Ты что же, большевик?
— Да, член партии, — не без гордости ответил Тарасов.
— Оно, пожалуй, и видно.
Теперь произошло самое неожиданное. Поднялся старик, пришедший последним и сидевший рядом с Тарасовым.
— Партией, значит, в тайгу послан?
— Да, так я понимаю.
— А партии только металл касается или все другое?
— Почему же только металл?
— Тебе дело поручено. Можешь сказать — моя хата с краю.
— Почему же вы так решили?
— Нет, значит. Ладно. Коли так, будем разговаривать. Нас ты не обидел. Начистоту рассказывал. Теперь послушай, что я сказывать буду. Все у нас будет. Но пока только надежды. Сбились мы в артель, в колхоз значит, да хлеба-то еще нет. На одном молоке в поле не наработаешь. А до урожая эвон сколько.
— Чем же я могу сейчас помочь?
— Ты что, сразу весь хлеб есть будешь?
— Но это же не мое, а государственное?
— Знаю, что народное. Вот народу и отдай взаймы. Вернем вовремя. Скажешь, закон есть, чтобы тебя за передачу хлеба под суд отдать. А мы не дадим. До самого верха дойдем.
Тарасов знал о многих случаях, когда любых ответственных людей строго судили за малейшее «разбазаривание» продуктов или нарушение режима их расходования. И теперь речь шла именно о таком, явно «подсудном» нарушении. Он молчал.
Старик, а за ним и все остальные гости вдруг опустились на колени. Тарасов бросился поднимать их. Обнял старика.
— Зачем же так?
Снова сели. Долго молчал Тарасов. Буря мыслей неслась у него в, голове. Встал.
Хорошо. Я оставляю у вас весь запас продовольствия. По моим требованиям будете присылать нам в тайгу на расход. Сколько возьмете — берите. Но сами и покрывайте долг.
Старик подошел к Тарасову. Обнял. Трижды поцеловал в голову. Повернулся к присутствующим и сказал полушепотом:
— Сын мой идет в тайгу. Поняли. Все за него в ответе. Пусть ничего не боится. Не продадим и не выдадим.
Потом медленно пошел к двери. Встали и остальные. Молча кланялись в пояс и за дверью растворялись в темноте ночи.
Тарасов стоял посредине горницы, все еще не приходя в себя после случившегося.