— Трудно тебе, дочка?
— Очень… — не удержалась Нина.
Далекий, надрывный гудок парохода заставил Нину испуганно вздрогнуть.
— Ой! А письмо-то!
— Некогда уже. Ладно, и так все видели, расскажем. После напишешь.
Гости отблагодарили. Начали одеваться. А она, как обиженная чем-то девочка, растерянно стояла посреди комнаты.
Петровна повязала платок, поправила котомку на плече у Матвея, начала одевать свою, потом остановилась.
— Ну, вот что. Ты, однако, Матвей, иди, а мне тут надобно.
— Пошто?
Глаза Матвея сначала удивленно, а потом с одобрением смотрели на жену.
— Иди, говорю! Опоздаешь еще. Билет отдай. Ивану Петровичу поклон передашь.
Матвей молча обнял жену и уже с порога спокойно сказал:
— Ладно, коли так… Смотри.
— Не теряйся там да не лезь на рожон-то, слышишь! — в открытую дверь кричала ему вслед Петровна. Потом сбежала с терраски и у самой калитки напутствовала его. — Не ругайся с людьми-то, чтобы не жаловались…
Звонко щелкнула щеколда, заскрипела и стукнула калитка за Матвеем.
— Да ты что же это, раздетая! А ну в избу, дочка!
— А вы как же?
— А я с тобой осталась. Ладно, и один как-нибудь, не в первой ему…
Утром Нина проснулась в теплой и прибранной комнате, заполненной запахом свежих блинцов. На минуту показалось, что она вернулась в далекое детство, в родную избу к матери.
Дружба между двумя женщинами крепла с каждым днем.
Петровна оказалась на редкость искусной рукодельницей и большой любительницей слушать чтение или вполголоса напевать старинные песни. Все это очень нравилось Нине. Петровна помогла подготовить и посадить огород.
Когда «внучке» стало лучше, Нина снова осталась одна. Но и теперь, уехав домой, за несколько десятков километров от Усть-Каменогорска, Петровна приезжала и подолгу гостила у них.
В один из таких приездов она спросила:
— Ну, а как ты с соседями?
— А я с ними почти что не знакома. Раза лето заходила к ним по хозяйству, то взять.
— А они?
— Ни разу дверь не открывали, как переехала.
— Это хорошо. Чужие они люди. Смотри. Толстая— городничего какого-то дочь, что ли. Старуха, а все еще мажется, пудрится, волосы — паклю свою — на веревки накручивает, по ночам в карты играет. Раньше все требовала, чтобы ее мадамой звали.
— А он?
— Хозяин бывший половины приисков, что на том берегу Иртыша, в Калбе. Зверь был, а не человек.
— Этот плюгавенький старикашка?
— Ничего, что плюгавенький. В нем горького барского замеса хватит на пятерых.
— Чем же они теперь живут? Ночи напролет в карты дуются, часто поют.
— Кто их знает. Может быть, старым, может быть, новым, но только не своим, не заработанным. Сказывали, что он нынче на службе состоит в Алтайзолоте — конторе. Там их несколько старых промышленников, как спецов приняли что ли. Но ему эта служба только для виду.
Разговор запал в памяти. Теперь Нина по-новому стала I смотреть на своих соседей. Невольно настораживалась, когда у них в гостях появлялись незнакомые люди. Прислушивалась к обрывкам фраз, долетавшим через стенку. А когда, уже перед осенью, среди картежных разговоров она услышала упоминание фамилии своего мужа, то просто не могла успокоиться. С каждой минутой ей все больше казалось, что за стеной происходит или готовится что-то страшное, имеющее прямое отношение к благополучию ее семьи.
Но как быть, она не знала. Идти в ОГПУ или милицию, заявить о своих страхах и странных разговорах, обрывки которых она слышит, — поднимут на смех. Мало ли кто о чем может разговаривать, тем более, что ничего толком она не разобрала и партия Тарасова, конечно, была известна в учреждении, где служил сосед. А тут, как на зло, еще так долго не едет Петровна, единственный человек, с которым можно поделиться и посоветоваться.
Однажды Нина проводила генеральную уборку комнаты. Комната занимала почти половину дома и была отделена от остальной его части «капитальной» стеной — бревенчатым «перерубом», включавшим в себя стенку общей с соседями печи и дверь на кухню. На улице начинало темнеть. Дочка уже спала. Лампу зажигать не хотелось. Счищая ножом грязь с бревенчатой стены, она нечаянно задела паклю около разделки от боковой стенки печи и обнаружила небольшое отверстие, сквозь которое стала видна часть комнаты соседей.
Большая лампа с широким абажуром стояла на круглом столе, освещая разбросанные на нем игральные карты и какие-то бумаги. Над столом склонились фигуры четверых людей. Чуть поодаль стоял столик с вином и закусками, около которого суетилась «мадам». Лица разобрать было невозможно. Нина скорее угадала, чем увидела, среди сидевших у стола хозяина и плотного невысокого человека, почти ежедневно приходившего к соседям. Двое других были ей незнакомы. Теперь через щель хорошо слышалось каждое слово, сказанное нормальным голосом, а внимательно наблюдая за фигурками людей и их жестами, можно было разобрать большую часть из сказанного полушепотом.