Но это все еще впереди. Пока же барак разведчиков окружала липкая, холодная «бездорожица». Даже за дровами выходить не хочется.
С раннего утра в эти дни начинались ссоры. Причиной могло быть что угодно — переложенные с места на место портянки, переставленная в другой угол лопата. А после словесной перепалки еще меньше хотелось идти в холодную слякоть, зная, что сделанная вчера работа на три четверти погибла из-за сползания грунта со стенок шурфа. Надо будет убирать навал. Но всего хуже — вода! Весной и осенью она особенно мешает проходить выработки. С каждым днем поднимается ее уровень в реках и ручьях, и бывают случаи, когда разведчики вынуждены отступать перед притоком воды.
Именно такая обстановка создавалась здесь. Одна за другой выработки останавливались до мороза.
Когда «вода душит выработки», как говорят шурфовщики, вдобавок ко всему уменьшаются заработки, увеличивается число простуженных. Находятся люди, которые начинают искать, как бы уйти от холода.
Казалось, что в группу, остающуюся под началом Бури, были отобраны самые подходящие. Однако и среди них нашлись трое, раньше не работавшие на разведках, испугавшиеся трудностей. В один из сырых, промозглых дней они дольше других собирались на работу. Вышли, повертелись на участке, выжидая — а не уйдут ли куда-нибудь Тарасов и Коровин. Молча вынесли свой нехитрый багаж на улицу. Потом один из них вернулся.
— Вы не серчайте на нас. Несподручно нам в шурфах.
— А что же серчать, раз не сподручно. Только раньше надо было об этом думать. Лишних людей мы не оставляли. Подводите.
— Это, конечно, так, только кто к какой работе привык…
— Дело ваше, — твердо сказал Коровин. — Насильно держать не будут.
Такой поворот разговора, видимо, оказался неожиданным. Шурфовщик вышел, но вскоре опять вернулся.
— Ребята соврать велели, что на время. Только до дома сходим и назад. А мне не к чему врать-то. Не знай я, может, вернусь. А то и не вернусь, в извоз пойду. Там привычнее.
— Плохая, видать, была дружба. Как потруднее стало, так и удочки сматывать? Ладно. Насильно мил не будешь.
— Только мы и харчей не берем, чтобы не обидеть.
— Так не пойдет. А приключись с вами что, опять мы будем плохие. Возьмите продукты, чтобы хватило на все дни пути. Где пойдете?
— Берегом. Дороги знаем. Наши места.
Замолчали. Пока Коровин подсчитывал положенные к выдаче деньги, хромой Митрич— он и в этом году был за завхоза и кашевара — положил на стол две буханки хлеба, кусок мяса, немного крупы, соли. Шурфовщик зачем-то снял шапку, взял деньги, хлеб. Пятясь, как виноватый, вышел из барака. Провожать их никто не пошел. Вспомнили только за ужином.
— Не взяли, говоришь, ничего, кроме хлеба. Трусы, а совесть еще не совсем прожгли.
— А без них лучше. Они уже дня три ныли.
— А может, и правда без привычки трудно. Наше дело на любителя.
— Набрехал им кто-нибудь, что разведчикам пельмени в рот скачут, а деньги вилами подгребать приходится. Вот и влипли.
— Хватит про них. Надоело. Посмотрите, — оборвал разговор Тарасов, — сегодня с третьего участка пробы принесли. Такое золото уже и мыть можно.
В эти дни наряду с наблюдением за началом зимней разведки Тарасов и Коровин перечитывали дневники поисковых маршрутов. Отбор образцов для анализов был поручен новой сотруднице, принятой на место Володенькина. Тарасов знал, что она недавно окончила институт, и настороженно относился к данным ею отзывам. При просмотре отобранных проб ему почему-то хотелось найти ошибку, придраться, устроить разнос. Но ошибка не попадалась. Работа была сделана лучше, чем ее предшественниками в прошлом году.
Инженер Надежда Баринова, или «просто Надя», как она представилась при знакомстве, с тревогой, но не без достоинства показывала выполненную работу. В спорных случаях немного по-ученически доказывала свою правоту.
Среди образцов, подлежащих, по мнению Нади, особому изучению, внимание Тарасова привлек камень, состоящий из черно-коричневых кристаллов.
— Чистый вольфрамит?
— По-видимому, да!
— Откуда это?
— Как откуда? Вы сами выложили его из кармана, как приехали. Я на этикетке так и записала: «Привезен М. Ф. Тарасовым, спросить». Только сразу забыла спросить, да и вы были нездоровы.
— Убейте, не помню!
— Отличился, начальничек, — съязвил Коровин.