Буря быстрым движением переложил наган из кабуры в карман и встал. Замолчал баян. Все обернулись к двери.
С мороза вошел заиндевелый, тяжело дышащий человек. Прислонился к косяку. Зажмурился, постоял с минуту, потом поставил в угол карабин, на который опирался, как. на палку, сбросил заплечный мешок.
— Разрешите обогрется?
— Откуда такой! — спросил вставший навстречу Буря.
— Дальний.
— Это и без доклада видно. Из каких мест?
— Не из ваших, раз заблудился.
— А куда несло?
— На Бирюксу. В сельпо, с проверкой. Да, видно, отпроверялся, — тяжелый приступ кашля прервал его рассуждения.
— Давно сбился?
— Ден пять.
— Хватит, ребята. Допрос учинили. Пусть-обогреется человек.
— Давай, Митрич, — скомандовал Буря, — волоки гостя в баню, верно, еще не остыло. Накорми, выспится, тогда разберемся, как его проводить на дорогу и на какую. Бумаги есть?
— Найдутся, если не размокли…
— А как звать-то?
— Петров я, Иван Михайлович.
— Вроде слыхал где-то.
— Может, и слыхал. Мало ли их, Петровых. Недавно я по вашим сельпам шляюсь, как из Семипалатного прислали. С осени.
— Ладно. Иди, Иван Петров, в баню. Митрич тебя проводит. Утром потолкуем.
— Спасибо, други. — Гость, глухо кашляя, вышел за Митричем.
Буря сразу обратился к Грише:
— Эх! Не ко времени радио твое не работает. Может к утру направишь? Надо бы сообщить. Наверно, ищут Петрова этого.
— Я-то сделаю, да бензина-то нет! У нас в части такого бы не потерпели. Больно спокойный народ у вас в гражданке.
— Зря. Откуда же могли знать, что мы бензин разольем.
— Так я же сообщил.
— Вот и жди.
Пока шли разговоры, вернулся Митрич.
— А мужик, видать, и правда больной. Еле руками шевелит. Бельишко, спрашиваю, где? Говорит, уже дня два, как мешок бросил. Нету теперь ничего. Только харчей, немного и тащил.
— Прижало его!
— Не зная броду, не суйся. Думал, что тайга ему за-место тещиного дома, а ее уважать следует.
— Хватит зубоскалить, найти ему надо смениться.
Когда гость, красный и потный после бани, подсел к столу и увидел перед собой кружку, от которой пахнуло спиртом, а рядом миску дымящихся щей с большим куском мяса, у него покатились слезы.
— Ба! Да ты что, мужик!
— А я то…
— Брось, не баба!..
— Боялся, не дойду…
— Давай, рвани! Отоспишься, человеком будешь!
Гость с трудом, давясь от голода и злости на свое бессилие, уже засыпая, доедал щи.
— Вон в тот угол ложись, — распорядился Буря. — Там у нас для гостей постелено. Здесь тебе, покамест, не надо. Сам понимаешь — с дороги.
Долго не засыпали разведчики, перебирая в памяти подобные истории и с горькими и с хорошими концами. К утру кооператор начал бредить, разбросался на лежанке. Дежурный разбудил Митрича. Тот, кряхтя встал, осмотрел гостя.
— Прохватило, видать. Укрой его. Пущай лежит.
Макаров очнулся только на третьи сутки. Попросил пить. Нестерпимо болела голова, грудь была как в тисках, глаза резало от света. Забылся. Пришел в себя от вопроса;
— Ну, отошел маленько, кооператор?
Над ним склонилось доброе лицо Митрича.
— Где я?
— Ну, силен, Иван Петров! Вот, значит, как твои дела. Ну, давай, вспоминай. Может, поешь маленько?
Макаров отрицательно покачал головой. Он действительно ничего не помнил и не хотел есть. Только через два-три дня ему стало лучше; тогда выслушал рассказ о том, как его полузамерзшего и больного обогрели, вымыли, накормили и выходили. Как не отходил от больного Митрич.
— Он у нас такой, — рассказывал Гриша, — ты, товарищ Петров, не удивляйся. Этот партизан кого хочешь выходит. За ним не пропадешь. Но ты, я скажу, отличился. Ругаться больно горазд, да все про прииски и про золото. Потом жука какого-то звал, грозился. Но, видать, больше всего тебе тайга понравилась. Уж так-то крыл! Ты чего, впервой в лесу?
Макаров не отвечал.
— Каких-то воров ругал. Что-то они сперли или спереть собираются, не поняли мы. Наши обсуждать начали — сам ты из воров или раз в ревизорах ходишь, так в каждом человеке вора видишь.
Теперь Макаров вспомнил все до мельчайших подробностей.
Он вслушивался в каждое слово рассказчика. Не выдал ли себя в бреду? Или еще раз сработал «Иван Петров — кооперативный ревизор?» Все же хорошую «липу» ему сварганили в Риддере. А если они расковыряли его мешок и нашли там бумаги Макарова? Нет! Этого им не найти! Надежно запрятано.
После того как в прошлом году он промыл сотни проб и получил лишь несколько стоящих золотинок, злобе его не было предела. Уже хотел уходить, но нарвался на ночевку каких-то двух людей, ни с того ни с сего устроивших пальбу из винтовки. Когда они ушли, оказалось, что в щетке сланцев не плохое золотишко. Мыл с неделю. Правда, его чуть не обнаружил мальчишка, что залез в реку рядом с бродом. Здорово он его пугнул! Но золота хватило только на зиму. Хотел с весны идти на другой^ участок. Нет, хозяева заставили сюда же, коня купили… Им-то тепло! Пришлось за разведчиками промывать пробы из шурфов. Получалась чепуха. В припадке злобы спугнул парней-коллекторов и ввязался в эту дурацкую историю с перестрелкой, когда был смертельно ранен Жук. С большой опаской снова вернулся в район разведок. Менял ночевки, устраивал их в самых глухих местах или выезжал на дорогу и дневал в каком-нибудь охотничьем домике, а ночами направлялся на разведки. До снега это было просто. Весь скарб умещался в два вьюка; лошадь привыкла к тому, чтобы ночью работать и отдыхать днем. Когда он лишился собаки, лошадь стала его единственным собеседником.