Восьмимерный поезд, тем временем, нагнал их, и Милан заметил, что колеса экипажей также переливаются и меняют очертания.
— Обрати внимание на колеса, мой мальчик, — созвучно его мыслям, продолжал Вацлав. — Они покрыты тем же составом, что и дорога. Кстати, входить и выходить в эти поезда можно только в специально отведенных местах с платформ.
— А почему эти поезда совсем не упрятать под землю?
— Здесь две причины, Милан, — усмехнулся Вацлав, — реальная и официальная. На самом деле действуют обе, правда, в разной степени значимости. Реальная причина — дорого. Все эти тоннели влетают в изрядную копеечку. А официальная, действующая в гораздо меньшей степени, так это желание подчеркнуть величие и значение границы. Хотя, я, пожалуй, здесь не совсем прав. Стой тоннели дешевле верхней дороги, величие границы подчеркнули бы как-нибудь по-другому.
— А для чего нужны эти поезда?
— Ни для чего, а для кого, — возрвзил Вацлав. — Это для таких пешеходов, как мы, которым, несмотря на отсутствие собственного экипажа, нужно попасть из страны в страну.
— Мы поедем на таком поезде? — воодушевился Милан.
— Пока нет. До Трехсторонней площади нас довезет Горислав, а дальше пойдем пешком или словим попутку.
— До какой площади? — переспросил Милан. Он вспомнил, что такое название уже упоминал пограничник, тогда он хотел спросить, что имеется в виду, но постеснялся демонстрировать махровое невежество перед посторонними.
— До Трехсторонней. Точнее, Верхневолынской трехсторонней. Здесь название Верхневолынская употреблено для обозначения верховьев великой реки. Насколько я знаю, трехсторонних площадей по границам не так уж и мало, встречаются и четырехсторонние.
— И так выглядят все границы?
— Все, о которых известно в Верхней Волыни. Чему ты учился в школе, мой мальчик?
— В школе этого не проходят, — обиделся Милан. — Мы учили, что после Третьей Мировой войны были установлены незыблемые границы между странами на принципах запретной магии…
— Какая чушь! — поморщился Вацлав. — Вернемся — напомни мне, чтобы я посмотрел соответствующий учебник. На самом деле, Милан, было следующее. Не помню, как проходят на философском факультете историю науки, поэтому вкратце расскажу. Одно время считалось, что вселенная трехмерна. Потом разные ученые дяди придумали сказки о других измерениях и даже нарисовали двухмерную проекцию четырехмерного куба. Самое забавное, что долгое время это рассматривали просто как математическую абстракцию. Примерно в то же время ученые решили, что вселенная имеет не то семь, не то девять измерений, но в измерениях начиная с четвертого и выше имеет бесконечно малые размеры.
— Это мы изучали, — возразил Милан.
— Это радует. Так вот, мой мальчик, потом была Большая Война, которую некоторые называют Третьей Мировой, некоторые — просто Мировой, или Большой Мировой. Строго говоря, это была Первая Мировая война, надеюсь и последняя, так как эта война прямо затронула, точнее, прокатилась по всем странам на всех континентах. В этой войне было использовано ядерное оружие… — Вацлав бросил на Милана вопросительный взгляд, тот кивнул, в знак того, что, для разнообразия, знает, о чем идет речь, и Вацлав продолжил. — Это самое ядерное оружие некоторое время было своеобразным гарантом мира, так как считалось, что применение его погубит человечество. Оно и погубило, и оно же, как ни странно, позволило уцелевшим спастись. Непонятным образом, ядерные силы ослабили границы между измерениями. Пишут, что одно время эти измерения можно было наблюдать невооруженным взглядом в самых неожиданных местах. Кто-то лишился рассудка от увиденного, а кто-то нашел способ убрать ядерное заражение, путем проникновения в четвертое измерение. Как раз в те годы установились нынешние границы и люди — они были не ученые, скорее технари и авантюристы, нашли способ устроить восьмимерные границы, что и проделали собственноручно. Способ этот они унесли с собой в могилу, сказав, что им можно убрать границы так же легко, как и поставить, и вообще, ломать — не строить, душа не болит. Посему знать его совершенно необязательно. Во многом знания — много печали, и вообще, меньше знаешь — лучше спишь! Согласись, мой мальчик, что твои двадцать, или сколько там лет обучения ни разу не поспособствовали приятным сновидениям.