-Жизнь - не мед, помучаетесь, так скорее за свой дом приметесь, философски заметил он. - Насмотрелись тут за шесть-то лет. Многие приехали с надеждой на готовенькое; как там ни за плуг, ни за топор не могли взяться, словом - нищета, перекати поле, так в здесь... Безруки. Жизнь - она труд любит, все в ней трудом дается!
Степан и Мария несказанно были рады, что так пофартило.
Место под дом отвели им на бугре над речкой Ивановкой, а участок под пахоту десятин в двадцать, указали дальше, вверх по речке Лубянке. Участок представлял собой понижавшуюся к речке террасу, покрытую густой порослью дуба, березняка, ясеня, осины и орешника, с небольшим, вершка в три, пластом чернозема на суглинистой подпочве.
По совету старожилов Степан с сыновьями почти месяц подсекал деревья, чтобы на зиму пустить огонь и сжечь подсохшие стволы, палые листья и сухую траву. Мужики помогли ему отобрать и заготовить строевого леса, который он выволок волами на место будущего дома. Пусть бревна сохнут. Кедры были ровные, длинные и прямые, на распиле желто-кремового цвета, крепко пахли смолой и обещали воплотиться в прочный просторный дом.
- Пятистенок, - уверяла Мария.
Степан хмыкал, но в душе поддерживал жену. Уж если строиться, так надолго. А пока они всей семьей разместились в полуземлянке, чтобы без надобности не стеснять семью Ивана Кривошеева. Впрочем, женщины сдружились, да и ребята были - водой не разольешь. Сыновья помогали отцам в нелегком труде с утра до вечера, но и себе находили время для игр и близкого знакомства с окрестностями.
Степан выбрал время, съездил с Андреем в Никольское и вернулся с коровенкой неизвестной породы, но обладавшей ровным, степенным характером и дающей за дойку с полведра молока. Мария несказанно обрадовалась, чмокнула в лоб, назвала коровенку Зоренькой и велела накосить для нее побольше сена на зиму. Что и пришлось сделать. Как хозяйку ослушаешься?
И еще, на радость мальчишкам, они привезли ветхую кремневку и банку пороха.
- Охота - весомая поддержка в хозяйстве - твердил Кривошеев. - Вот урожай снимем, на зверя войдем. Научу охоте. У вас там, в Малороссии, небось, страшнее зайца и зверя нет.
Мария с сыновьями успела и огород посадить - немного, с десяток соток, а капуста, и бульба, и морковь, лучок, чесночек, огурки и помидорки взошли дружно и зацвели. Все - и коричневые длинные стволы кедров, сохнущие на солнце, и хрумкающая свежую траву Зорька, и звонкие голоса сыновой радовало Марию, вселяло уверенность в прочность будущей жизни.
Приходили корейцы, предлагали взяться обрабатывать его землю за половину урожая, но Степан лишь рассмеялся. В себе и сыновьях он уверен, соседи были заинтересованы в увеличении Ивановки; оно и понятно, когда народу поболее, то в душе спокойнее, а землицы всем хватит, и охотно помогали и словом и делом.
И он всегда шел людям на помощь. Мужские руки ценились на вес золота крестьянская работа выматывала до такой степени, что, едва придя домой и поснедав, Степан без сил валялся на застланный стареньким ватным одеялом топчан и мгновенно засыпал. И Мария, накрутившись по хозяйству, тоже к вечеру чувствована себя сильно уставшей. Но они радовались тому, что так много дел впереди - земли распахивать необъятно, дом строить, усадьбу городить, всевозможные клетушки-сараюшки лепить, сад садить, пчел заводить... У Марии уже и хозяйства прибавилось - заботливая квочка с выводком маленьких желтеньких цыплят и дымчатый котенок, точивший острые коготки о табуретку и любивший играть в свирепого тигра в густой высокой траве.
Так, в заботах, прошло лето и к осени немного полегчало - и жизнь упорядочилась и спал гнус. По утрам трава хрустела под ногами инеем, небо стало высоким и бледно голубым и в нем закурлыкали гуси. Пора и на охоту собираться. Иван Кривошеев уже сходил и раз и другой, принес пару дюжин уток и гусей, но хозяйственные заботы не отпускали Степана. Старший сын, Андрей, и средний, Арсений, становились все настойчивей, - Батя, дай ружье. А потом взяли без спроса, ушли на весь день и вернулись с целой кучей настрелянных диких уток, чем очень обрадовали Марию. Степан и махнул рукой. - охотьтесь, коли желание есть. И ребята частенько возвращались то с енотом, то с барсуком, кабарожье мясо и не переводилось на столе. Андрей научился неплохо скорняжить - шкуры сдирать и обрабатывать -и Мария уже шила на зиму беличьи шапки мужу и сыновьям.
Лес давал плоды обильные - и все-то рядышком. Орешник-лещина и шишки кедровые, множество всяких грибов, и виноград, и кишмиш, и лимонник, и малина, черника, голубика, да с солью и сахаром было туго. Никольское далеко, да и деньги на исходе. Потому припасов на зиму много не заготовили. Но кое-что насушить и навялить удалось. Да капусты, огурцов и помидоров насолить.
К концу октября Степан пустил пал и выжег свою деляну. Выгорело, правда, неудачно - подсеченные деревья толком не подсохли и пни остались высокие. Но, пока земля не промерзла, Степану с сыновьями на волах удалось раскорчевать пару десятин под пашню. Да еще, как мужики присоветовали, на паре десятин он повыдалбливал в пнях от спиленных деревьев лунки, засыпал в них по фунту селитры, керосином залил да корьем накрыл - за зиму все коренья адовой смесью пропитаются, по весне легко выжечь удастся.
В ноябре, когда зима вошла в свои права и лег первый снег, под вечер к ним в землянку зашел Иван Кривошеев.
- Вам много легче, - с деланным весельем сказал он. - Когда мы сюда приехали, шесть лет назад, здесь места вовсе дикие были. Это сейчас - и тебе дорога в Никольское, и на Ханку в Турий Рог и Камень-Рыболов бегаем, и в Анучинское урочище...А тогда? Вот землянка... В косогоре ямину квадратную вырыли, жердями стены выложили да пол настлали, сверху бревнышек накатали да землей и присыпали. Первую зиму холодно и тоскливо было, а ко второй уже подготовились. Утеплились, припасами запаслись. Старосте, вон, избушку сложили, баньку топили. Эх-ма, где мужик русский только не обживается. Хотя не все. Если баба дома да детишки есть, мужик знает свою ответственность, шибко работать старается, да и умная баба ему бока отлеживать не дает. А бобыли..., - он только махнул рукой. Помолчал, вспоминая, и продолжил.
- Оставались, было, тут после службы солдатушки, да пороху в них маловато оказалось. Бабы нет, дома одному сидеть - тоска заест и запьешь горькую, вот и делаешь все без заботы и желания, абы как. Хозяйство свое вести никак не могли. Ну и принялись подаваться они в работники. И работниками тоже оказались некудышными. Дело сполняли спустя рукава, с великой леностью, а платить меньше десяти рублей в месяц не моги - обижаются и лаются. Плюс корми досыта три раза в день. Кореец, вон, вдвое дешевле обходится. Лет десять назад в Корее, говорят, после сильных дождей неурожай был и голод наступил, вот они и хлынули целыми тысячами через границу к нам. Пробовали власти их не пускать, обратно войсками выгоняли, но корейцы уперлись и ни в какую - шибко боялась возвращаться. И голода и своих мандаринов. Те, по слухам, люди дюже сурьезные: чуть что - головы рубят. Не успели мы тогда здесь место присмотреть и занять под деревню, как рядышком беглые корейцы и пристроились, приютились. Да так хозяйственно - и фанзы за лето построили, и огороды распахали, а комья земли руками распушили, и в половинщики набиваются, нанимаются с выгодой для себя. Но ладно, бог с ними. Я вот зачем пришел. На медведя завтра собираюсь, напарник нужен. Одному не с руки, однако. Ребята, сыновья, хоть и в рост вымахали и годов набрались, да в силу еще не вошли. Мужик рядом нужен.
Мария от печи, она ужин готовила, смотрела тревожно, но в разговор мужской не вмешивалась. Она уже наслышалась от соседок бывалыцины, что местные мужики наловчились в медвежьей охоте и считала, мол и Степану пора с ними вровень встать, не хуже, чай, других будет, а то и лучше, ведь собственный...
Степан трусливым, боязливым не был, а в дело незнакомое, не пробованное ввязывался неохотно - кто знает, хватит ли способностей, как бы не оконфузиться. Но, чувствуя молчаливое подталкивание Марии, он неожиданно согласился.
- Завтра с утра и отправимся, - заспешил к себе в избу Иван. Как бы сосед не передумал, на дела срочные не сослался бы.
Отправились рано по утру, в синих сумерках.
- Медведь, - говорил Иван, короткими и широкими лыжами, кабарожьей шкурой шерстью наружу подбитыми, дорогу прокладывая в глубоком снегу, - еще с августа выбирает себе место удобное для зимовки. Ищет яму под бугром, небольшую, чтобы тесно в ней уместиться, да чтобы небом, козырьком, прикрыта была. Надерет и натаскает он туда травы, сосновых да еловых веток мягоньких и в октябре, до заморозков забирается дрыхнуть. Так и спит всю зиму, до середины марта. Есть с собой ничего не берет, сосет лапу. Она у него по весне белая да ноздреватая, как грецкая губка. Ползимы спит на одном боку, а вторую - на другом, и другую лапу сосет. Снегом берлогу занесет, но отдушина есть, парок из нее идет и корочка льда образуется. Вот по этому признаку берлогу и ищут охотники до медвежатинки.