— В самом деле? Страхование жизни? А вы не помните, на какую сумму?
— Так сразу не скажу. Думаю, что-то около двадцати пяти тысяч долларов, но могу поднять бумаги. А что?
— Скажите, мистер Браун, у него были какие-нибудь проблемы с медицинским освидетельствованием?
— Вроде бы нет. Хотя это ни о чем не говорит. Некоторые из этих врачей даже не прикасаются к пациенту стетоскопом. Зададут ему пару вопросов и, если он выглядит нормально и у него есть пульс, выдают справку, что он в порядке. А почему вы спрашиваете, рабби? Это был сердечный приступ?
— По-моему, полиция признала это несчастным случаем.
— М-м-м… В большинстве наших полисов есть пункт о двойном страховом возмещении в случае смерти в результате несчастного случая. Это требует всего лишь небольшого дополнительного взноса, поэтому мы, как правило, вписываем этот пункт. Я думаю, вдове здорово повезло… то есть, я хочу сказать, это очень удачно, что он решил застраховаться, хотя, насколько я помню, мне не пришлось его долго уговаривать.
— В общем, доктор Сайкс действует от имени вдовы. Мистер Хирш не был членом нашего храма, но его жена хочет, чтобы он был похоронен на еврейском кладбище по иудейскому обряду. Сама она не еврейка.
— Понял, рабби. Не беспокойтесь ни о чем, предоставьте все мне.
Глава XII
То, что доктор Сайкс рассказал о миссис Хирш, никак не подготовило рабби к встрече с ней. Эта высокая тридцатилетняя женщина оказалась неожиданно молодой для пятидесятилетнего мужа. На рабби произвели впечатление ее красивые, хоть и опухшие от слез, голубые глаза и поразительные рыжие волосы. Ее одежда сначала показалась ему кричащей: хотя на ней было черное шелковое платье, его воланы и полупрозрачные рукава не слишком подходили для траурного наряда. Но потом он сообразил, что вряд ли оно куплено специально к этому случаю и надето просто за неимением чего-либо более подходящего: если от природы у нее веселый, счастливый нрав, то, видимо, соответствующий и гардероб.
Рабби представился.
— О, входите, рабби! Доктор Сайкс предупредил меня по телефону, что вы заедете. Перед этим здесь был Питер Додж — он сказал, что знает вас. А еще лютеранский священник — пастор Каль… Кальт…
— Пастор Кальтфюсс.
— Да, а потом еще методист и унитарий, кажется. Сегодня у меня не было недостатка в поддержке со стороны духовных лиц.
— Они приходят, чтобы вас утешить.
— Да, я знаю. А вы тоже собираетесь рассказывать мне, что душа Айка на небесах, в лучшем мире?
Зная, как по-разному может проявляться горе, рабби не обиделся на ее приправленную горечью дерзость.
— Боюсь, что таким товаром мы не торгуем, — сказал он.
— Вы хотите сказать, что не верите в загробную жизнь?
— Мы верим, что душа вашего мужа продолжает жить в вашей памяти и в воспоминаниях его друзей, в его влиянии на их жизнь. Конечно, если бы у него были дети, он бы продолжал жить и в них.
— Ну, это достаточно очевидная истина.
— Что отнюдь не делает ее менее верной. — Рабби сделал паузу, не зная, как перейти к настоящей причине своего визита. Как бы часто ему ни приходилось иметь дело со смертью, это еще не стало для него профессиональной привычкой. Но миссис Хирш сама помогла ему.
— Доктор Сайкс сказал, что вы хотели о чем-то спросить меня по поводу мужа?
Он признательно кивнул.
— Похороны — это ритуал, миссис Хирш, и я должен быть уверен, что ваш муж был иудеем в соответствии с нашим Законом. А поскольку он женился на женщине иной веры…
— То стал меньше иудеем?
— Это зависит от обстоятельств. Скажите, кто совершал обряд бракосочетания?
— Нас поженил мировой судья. Показать вам свидетельство о браке?
Рабби улыбнулся.
— Я верю вам на слово.
Она вдруг порывисто сказала:
— Простите меня, рабби, я вела себя, как стерва, да?
— Немножко, а теперь пытаетесь шокировать меня.
Она улыбнулась.
— Ладно, давайте сначала. Задавайте мне любые вопросы.
Рабби откинулся на спинку стула.
— Хорошо. Почему вы хотите похоронить его по иудейскому обычаю?
— Потому что он был евреем. Он никогда не считал себя кем-то другим.
— И все же, как я понимаю, он никогда не жил в соответствии с нашей религией?
— Ну, он всегда говорил, что есть два способа быть евреем: либо исповедовать иудейскую религию, либо просто родиться и считать себя евреем. Он был неправ?
— Прав, — осторожно сказал рабби, — но иудейский погребальный обряд — это религиозная церемония. Хотел бы он этого, как вы думаете?
— Я знаю, это может сделать и похоронное бюро, но какое оно имеет отношение к Айку? Нет, именно этого он бы и хотел. Мы никогда это, конечно, не обсуждали. Ради себя самого он, может быть, и не позаботился бы об этом. Но из уважения к моим чувствам, думаю, он хотел бы какую-то церемонию. А что, кроме иудейской церемонии, могло бы иметь для него значение?
— Понятно. Хорошо, я проведу эту службу. По традиции над могилой произносят несколько слов об умершем. Но я не знал вашего мужа, так что вам придется рассказать мне о нем. Он был несколько старше вас, так ведь? Вы были счастливы с ним?
— Он был старше на двадцать лет, но мы были счастливы. — Она немного подумала. — Он хорошо ко мне относился. А я хорошо относилась к нему. А то, что он был намного старше, — ну что ж, до встречи с ним у меня было достаточно других. Он нуждался во мне, а я нуждалась в нем. Да, я думаю, у нас был удачный брак.
Немного поколебавшись, рабби решился.
— Как я понял, косвенной причиной смерти было… был алкоголь? Это не мешало вам — я имею в виду, то, что он пил?
— Для еврея это непростительно, да? В общем-то, это очень мешало и самому Айку. И кое-что усложняло, конечно. Из-за этого он терял работу, и нам то и дело приходилось переезжать, а это не так просто — заново устраиваться, искать новое жилье. Но меня его пьянство так не пугало, как, может быть, некоторых. Он никогда не был агрессивным, когда напивался, наоборот — становился как будто слабее и беспомощнее, мог плакать, как ребенок. Особых хлопот мне это не доставляло. Мой отец сильно пил, да и мать не была трезвенницей. Так что я как бы привыкла. Позже, когда он стал напиваться до бесчувствия, я испугалась, но испугалась за него, потому что с ним могло случиться все что угодно.
— И это бывало часто?
Она отрицательно покачала головой.
— Последние два-три года он не прикасался к бутылке, за исключением одного-двух раз, когда начинал и не мог потом остановиться. То есть он не пил регулярно. Он дал зарок не пить, но если срывался, то уж до конца. Последний раз это было много месяцев тому назад.
— Если не считать вечера пятницы.
— Да, об этом я забыла. — Миссис Хирш закрыла глаза, и рабби испугался, что она расплачется. Но она снова открыла их и даже заставила себя улыбнуться.
Он поднялся, давая понять, что закончил, но вдруг задумался.
— Скажите, вы замечали приближение этих приступов?
Она покачала головой.
— Чем можно объяснить, что он вдруг начинал пить? Что-то его беспокоило?
Она снова покачала головой.
— Я думаю, его всегда что-то беспокоило. Потому люди и пьют, наверное. Я старалась его поддерживать — ну, понимаете, чтобы он чувствовал, что я всегда рядом и всегда пойму.
— Возможно, вы относились к нему лучше, чем он к вам, — осторожно предположил рабби.
— Мы хорошо относились друг к другу, — настойчиво повторила она. — Я же вам сказала — он всегда был добр ко мне. Послушайте, рабби, я не была невинной девочкой, когда встретила Айка, я повидала достаточно. Он был первым мужчиной, который хорошо ко мне отнесся, не ставя никаких условий. И я тоже была добра к нему — я заботилась о нем, как мать.
— И все же он пил.
— Это началось еще до нашей встречи. И я не жалею, — добавила она вызывающе, — потому что благодаря этому я и познакомилась с ним.
— Как это?
— Он спрятался от всех в той маленькой гостинице, где я продавала сигареты в вестибюле. Если бы он не был под градусом, то как такая, как я, могла бы познакомиться с таким мужчиной, как он?