— И все-таки тут полно лазеек — достаточно для того, чтобы оправдать и Хирша.
— Так вы действительно думаете, что это было самоубийство? Почему же вы назвали это несчастным случаем?
— Отвечу сначала на ваш второй вопрос, рабби: потому что мы никак не могли бы доказать, что это самоубийство. Так что вполне естественно, что мы назвали это несчастным случаем, — так милосерднее по отношению к вдове. Не забывайте — самоубийство является преступлением, а мы не можем повесить на человека ярлык преступника без убедительных доказательств.
— А мой первый вопрос?
— Какой?
— Я спросил, считаете ли вы это самоубийством, если оставить доказательства в стороне.
— Нет, рабби, не считаю. Если вы расскажете, что кого-то обнаружили погибшим от выхлопных газов в собственном гараже, то первое, что придет на ум, — это самоубийство. Но на самом деле сколько угодно отравлений окисью углерода в результате несчастных случаев. Это очень коварная штука. Несколько лет назад одна юная парочка припарковала свою машину — старый, дырявый, раздрызганный драндулет — в самом центре, возле Хайленд-парка. Они собирались всего лишь пообниматься, но поскольку была середина зимы, холодно, они для тепла оставили мотор включенным. Выхлопные газы просочились в машину, и мы нашли их обоих мертвыми. Такое случается постоянно. Человек идет в гараж подремонтировать свою машину, из-за холода держит дверь закрытой и теряет сознание. Если его вовремя не находят, он покойник.
Есть и еще кое-что. Вы не поверите, но в таком небольшом городке, как наш, за время своей службы я видел довольно много самоубийц. Большинство из них, как ни странно, — молодежь, но были и взрослые. Взрослые почти всегда оставляют хоть какую-то записку. Подростки этого почему-то не делают. Может быть, просто хотят заставить родственников почувствовать вину. Знаете это стихотворение Эдвина Арлингтона Робинсона, рабби, — «Ричард Кори» — про паренька, который имел все, а потом почему-то пустил себе пулю в лоб? Холостяк способен на такое, но люди семейные, как правило, все-таки оставляют записку.
— Это ваш единственный довод? То, что Хирш не оставил записки?
— Есть и другой довод, хотя в суде он показался бы не слишком убедительным. В нашем городе сильно пьют. У нас тут полно весьма состоятельных людей, которым некуда девать свободное время, и они начинают пить. Потом, у нас хватает всяких нервных ответственных работников, которые наживают себе на службе язву, и они тоже пьют больше, чем позволяет здоровье. Наконец, здесь полно рыбаков, которые знают, как обращаться с бутылкой. Так вот, я никогда не слышал, чтобы среди этих пьяниц, которых в наши дни называют алкоголиками, кто-нибудь совершил самоубийство. Я однажды спросил у одного психиатра, который проводил тут лето, — почему? И знаете, что он ответил? Он сказал: потому, что они уже делают это. То есть он считает, что эти алкоголики — настоящие самоубийцы, только они убивают себя постепенно. Что-то в этом есть, а, рабби?
— Что ж, это я могу понять. А как с юридическими доказательствами — есть хоть что-то?
— Кроме отсутствия записки и того факта, что Хирш был пьян, — ничего определенного. И именно второе обстоятельство для меня является решающим. Обычно человек, который накладывает на себя руки, делает это с ясной головой. Мой опыт подсказывает, что, решаясь на этот последний шаг, он уже не ищет лазеек, потому что он все продумал и убедил себя, что это логичный и единственно возможный выход.
А возьмите обстоятельства, при которых Хирш напился, — не похоже это все на поведение человека, решившего покончить с собой. Все это больше похоже на нелепый несчастный случай.
Когда миссис Хирш позвонила, что ее муж пропал, мы сообщили об этом в отделение полиции штата и во все близлежащие отделения местной полиции. Патрульные из полиции штата вспомнили, что видели соответствующую описанию машину, припаркованную на 128-м шоссе, у поворота на дорогу, которая ведет к Годдардовской лаборатории. Они поехали туда, машины уже не было, но на том месте патрульные нашли смятую бумагу и картонку — упаковку от бутылки водки. В ней была поздравительная карточка, адресованная одному типу, который живет прямо напротив Хирша. Немножко рутинной полицейской работы — и мы узнали, что бутылка была доставлена Левензонам — так зовут этих соседей — после того, как они уехали в храм. Водитель попросил Хирша расписаться за нее и передать Левензонам, и Хирш согласился.
— Понятно.
— Ну вот. Ясно, что он не стал бы распаковывать бутылку только для того, чтобы взглянуть на нее. Должно быть, сделал пару пробных глотков. Иначе зачем бы он останавливался на повороте? Наверное, ехал в лабораторию, остановился выпить, а потом решил вернуться домой, чтобы добить эту бутылку. Собственно говоря, это объясняет, почему он вообще напился. Сам бы он не пошел покупать бутылку — он старался держаться от спиртного подальше. Ну, а когда она свалилась на него с неба, да еще накануне праздника, — можно себе представить, что ему это показалось чуть ли не указанием свыше!
— Сомневаюсь, чтобы даже самый набожный верующий — а Хирш, по-моему, к их числу не принадлежал, — мог подумать о бутылке водки как о даре Божьем, — сказал рабби с улыбкой. — Но так или иначе, вы считаете, что все говорит в пользу смерти в результате несчастного случая?
— Вообще говоря, у нас сложилось именно такое впечатление. Но не забывайте, что для полиции было естественно отдать предпочтение этому выводу, а не версии самоубийства. Безусловно, страховая компания посмотрит на все это несколько иначе.
— Да ну? Они провели расследование?
— Еще нет, — сказал Лэниган, — но проведут, обязательно проведут.
Глава XV
Когда Пат Хирш в сопровождении Лиз Маркус вернулась на лимузине похоронного бюро домой, она обнаружила у тротуара машину доктора Сайкса. Его маленький родстер преодолел путь от кладбища гораздо быстрее большого лимузина.
— Зайди, Лиз, — сказала Пат. — Выпьем чаю.
— Спасибо, но я, наверное, пойду. Джо там сидит с детьми, а он хотел вернуться на работу.
Лиз порывисто поцеловала подругу (на протяжении всей церемонии похорон она проявляла больше эмоций, чем Пат) и ушла, пообещав, что постарается зайти вечером, когда уложит детей.
Доктор Сайкс открыл перед Пат дверь и пропустил ее вперед.
— Вам не нужно было тратиться на аренду лимузина, миссис Хирш. Я мог отвезти вас туда и обратно.
— Я знаю, но мне показалось, что как-то неуместно ехать на похороны в спортивной машине. Приготовить вам что-нибудь выпить?
— Нет, спасибо, мне нужно возвращаться в лабораторию. Я только остановился на минутку — спросить, все ли было, как надо.
— О… — Пат сняла пальто. — Все было очень достойно, правда?
— Думаю, да. Я не могу оценить должным образом, потому что все читалось на иврите. Кажется, это был иврит… или идиш? Нет, иврит. Идиш похож на немецкий, и я бы уловил хоть какие-то слова — я ведь читаю много научной литературы.
Пат порылась в сумочке.
— Рабби дал мне вот эту брошюрку с текстом молитв и английским переводом на противоположной странице, так что я могла следить за службой, но я была настолько не в себе, что просто положила ее в сумочку.
Она стала листать брошюру, а он смотрел через ее плечо.
— Тут не очень много о смерти, — заметила она. — В основном — хвала Господу. А, вот есть место: «Бог, преисполненный милосердия… даруй истинный покой под крылами своего божественного Присутствия… О, Милосердный! Укрой его под сенью крыл твоих навеки…». Это называется «Эль мале Рахамим». Как вы думаете, что это значит?
— Это просто транслитерация ивритских слов. Наверное, это то, что читал кантор. Помните, в середине он назвал имя Айка? Вот, видите — тут прочерк, куда вписывается имя умершего.
— Да-да. А правда, у него красивый голос?
— Немножко жутковато звучало — все эти переливы в минорной тональности.
— Да, но он чем-то напомнил мне Айка. Знаете, Айк иногда пел что-то похожее. Не то чтобы пел — так, напевал… Когда он обдумывал что-то, то мог ходить взад-вперед по комнате и напевать про себя. Бедный Айк, он так долго был один — ни семьи, ни друзей… Он сам себя отрезал от своих…