— Вы не можете сказать, каков характер информации, которая привлекла ваше внимание?
— Думаю, это пока не в интересах следствия.
— Айзек Хирш одно время имел отношение к Манхэттенскому проекту. Есть ли какая-то связь между его смертью и его участием в работе над созданием атомной бомбы?
— Мы не исключаем такой возможности.
— Не можете ли вы сказать, какие шаги собираетесь предпринять?
— Расследование в настоящее время проводится в основном полицией Барнардс-Кроссинга при участии детективов штата.
— Связались ли вы с федеральным правительством — собственно говоря, если это убийство, — не странно ли расследовать такое дело силами полиции маленького городка?
— Мы полностью доверяем шефу Лэнигану, и поскольку он хорошо знает жителей города, мы считаем его самым подходящим человеком для этого этапа расследования. Разумеется, через нашу службу он сможет иметь доступ к любым средствам, имеющимся в распоряжении штата или федерального правительства, если это понадобится.
— Вы собираетесь эксгумировать тело Айзека Хирша?
— Это не исключено.
И это было все. На все остальные вопросы прокурор отвечал: «Я пока воздержусь от ответа».
Лейтенант Эбан Дженнингс — высокий, худой человек с редкими седеющими волосами — постоянно вытирал сложенным носовым платком слезящиеся голубые глаза, а когда он говорил, кадык на его тощей шее ходил ходуном.
— Я заходил к вдове, как ты велел. Знаешь, Хью, это действительно что-то!
— Это ты о чем?
— Ну, такая высокая… и вообще красотка: огненно-рыжие волосы, белая кожа, а грудь — как две серебряных чаши…
— Очень поэтично.
— Да ладно, просто классная фигурка, с такой симпатичной круглой попкой, что прямо руки чешутся шлепнуть…
— Ах ты, козел.
— Я тебе только рассказываю, как она меня ошарашила, — укоризненно сказал Дженнингс. — Я вот подумал: такая женщина, уж точно не больше тридцати — тридцати пяти, и замужем за каким-то недомерком, который ей в отцы годится. Да еще лысый, пузатый, алкаш и еврей к тому же. Зачем было такой женщине выходить за такого типа? Ну ладно, может, жизнь у нее была не сахар, и ей хотелось кого-то, чтоб прилично с ней обращался. Но это же, черт побери, не могло продолжаться вечно! Через какое-то время должна же она была перестать испытывать благодарность и оглядеться вокруг — а вокруг полно мужиков, готовых за ней приударить.
— Ты что, слышал какие-то слухи, сплетни?
— Не-е-т, но я вообще-то по-настоящему и не расспрашивал. Я только у вдовы спросил, не было ли в тот день чего-нибудь необычного. Писем каких-нибудь, странных звонков, визитов… Ничего такого она не помнит, но случайно упомянула этого молодого викария, как его там… Питера Доджа из церкви святого Андрея. Сказала, что он собирался в тот вечер зайти к Хиршу.
— Преподобный Питер Додж? — Лэнигана внезапно осенило. — Слушай, точно. В тот раз, когда он пришел пожаловаться на какой-то скандал в кафе «У Билла», он говорил, что он из Саут-Бенда. А она ведь тоже оттуда!
— Да? Тогда слушай сюда. После того, как она мне это сказала, я решил: а что, если он действительно заходил в тот вечер? Может быть, Хирш ему что-то такое говорил, что может нам пригодиться? И я пошел туда, где этот Додж живет — к Милли Олифант. Ну, как обычно, — для полноты картины. А он уехал!
— Как уехал?
— Не навсегда. Милли сказала: Додж собрал чемодан и полетел в Алабаму. Он возглавляет какую-то группу священников, которые едут туда участвовать в пикете. А теперь обрати внимание: группа эта должна выехать только через несколько дней. Я это узнал от доктора Старджиса, приходского священника, — он его начальник. Он сказал, что Додж решил вылететь немного раньше, чтобы уладить там всякие административные вопросы.
— Питер Додж. Священник…
— Ну, тут мы с тобой расходимся, Хью. Ты не можешь себе представить священника в связке с женщиной, а как по мне — они такие же мужики, как и все. Мне все равно — католик он, англиканец или раввин. Появляется приличная баба — и он уже делает стойку. А этот парнишка, Додж, — он же вообще в своем деле новичок. До этого, я слыхал, он был профессиональным футболистом. Он рослый, это должно привлекать высокую женщину. И он молодой — ее возраста. И не женат. Да еще уехал из города.
— Намекаешь, что он сбежал?
— Я говорю только: надо смотреть фактам в лицо, Хью. Эта группа, с которой он связан, планирует выезжать только через пару дней. Он собирался ехать вместе со всеми, а вместо этого вдруг взял и уехал раньше.
— Так что ты всем этим хочешь сказать?
— Разве не странно, что он слинял сразу после того, как в «Икзэминере» появилась эта статейка? Та, в которой намекалось на новые обстоятельства в связи со смертью Хирша?
Глава XXX
В пятницу в храме было две вечерних службы: обычный миньян на заходе солнца, предназначенный главным образом для скорбящих по усопшим и длящийся примерно пятнадцать минут, и более обширная семейная служба, которая начиналась в восемь, длилась около часа и завершалась легким ужином в малом зале. Мириам всегда ходила на эту последнюю службу — не только потому, что от жены рабби этого как бы ожидали, но и потому, что она чувствовала: во время проповеди муж нуждается в ее воодушевляющем присутствии.
Однако эта пятница оказалась одним из немногих тяжелых дней за все время ее относительно легко и нормально протекающей беременности. Мириам устала, ее ноги отекли из-за дополнительной домашней работы, которую пришлось проделать, чтобы подготовить дом к шабату. Но зная, что муж расстроится, если она решит остаться дома, она только спросила, не возражает ли он, чтобы она поехала в храм на машине. На его лице сразу появилось озабоченное выражение.
— С тобой все в порядке, дорогая? Это не…
— Нет, еще не время, — улыбнулась Мириам. — Просто я целый день была на ногах и не в состоянии идти пешком. Я позвоню Марголисам, чтобы захватили меня с собой.
— Глупости, я сам тебя отвезу.
— Но, Дэвид, ты же в шабат не водишь машину…
— Это вообще-то не религиозная щепетильность, Мириам. Для раввина консервативной конгрегации, где все ездят на машинах, это, пожалуй, даже ханжество. Нет, правда, это всего лишь дело привычки! Я отвезу тебя.
— Но если люди увидят, что ты приехал на машине, — они не свяжут это со слухами о твоей отставке?
Рабби рассмеялся.
— Ты хочешь сказать — они подумают, что все это время я был ханжой, а теперь, уходя в отставку, сбросил маску? Ну, если им хочется — пусть думают. Пойдем.
Он взял жену под руку и повел к машине. Распахнув дверцу, широким жестом пригласил ее садиться. Все выглядело бы весьма импозантно, если бы машина сразу же тронулась с места. Но прошло минут пять, а рабби все крутил и крутил стартер, не производя ничего, кроме отчаянного шума. Он что-то ворчал себе под нос, и Мириам уже решила было бодро заявить, что больше не чувствует усталости и может идти пешком, но тут двигатель вдруг завелся.
Рабби доехал до конца улицы и притормозил перед поворотом.
— Поверни налево, — сказала Мириам.
— Но в храм направо, — возразил он.
— Мы же на машине, так что у нас полно времени.
Он пожал плечами, как бы говоря: кто же станет спорить с беременной женщиной? — и повернул, куда было велено. Они проехали несколько кварталов, и Мириам сказала:
— Останови здесь.
Рабби увидел офис местной таксомоторной компании и наконец сообразил, в чем дело.
— У моего мужа проблемы с машиной, — сказала Мириам, когда к ним вышел хозяин, — а в один из ближайших дней ему придется срочно доставить меня в больницу. Вы работаете все время?
— Двадцать четыре часа в сутки, миссис Смолл.
— А если все такси будут заняты? — спросил рабби.
— Не волнуйтесь, рабби. У нас четыре машины, и за последнюю пару месяцев все они были в разъезде только вечером в пятницу, когда у вас был большой праздник. Они без конца мотались к синагоге и обратно — до половины восьмого или до без четверти восемь. А потом у нас не было ни одного заказа почти до полуночи. Наверное, все разъезжались на машинах друзей, — с легкой грустью сообщил хозяин.