– Не знаю, ответь мне на этот вопрос, – в пику мне проговорила мама.
Что ответить я не знала, поэтому из-за стола поднялась, убрала чашку в раковину, а маме сказала:
– Ты хоть домой его не приводи жить. Незачем Максу всё это видеть в очередной раз.
– Я сама разберусь. Ты приехала и уехала. Тебе ведь совершенно не интересно, как мы живем. Признайся. Ты приезжаешь по своим делам, я тебе ни слова не говорю. Но тебе не кажется, дорогая моя дочь, что я всё-таки тебя старше, и лучше знаю, как строить жизнь?
Я обернулась на мать из коридора, посмотрела на неё и качнула головой:
– Нет, не кажется. Лет с семи не кажется. Я пошла спать, до завтра.
На душе скребли кошки. Я разобрала диван, выключила свет и легла. Вот только сон никак не шел. Я прислушивалась к звукам из открытого окна, крутилась с боку на бок, и думала, думала. Думала о том, что будет завтра, думала о том, что было десять лет назад, и даже тогда, когда мне было всего семь.
Наверное, до того возраста, когда я пошла в первый класс, я совершенно не понимала, что моя семья – странная. То есть, не такая, как все. Не такая, как принято. Да, отца у нас не было, я его даже не помню. Он ушёл от матери, когда мне едва исполнился год. Дашка, которая старше меня почти на четыре года, клялась, что папу помнит. Что он катал её на качелях или каруселях, а ещё водил гулять за ручку. Не знаю, насколько можно доверять столь детским воспоминаниям сестры. Мама клялась, что с Дашкой у нас один отец на двоих, у нас даже отчества с ней одинаковые – Александровна, а вот фамилия мамина – Табаковы мы. Достаточно повзрослев, я задумалась о том, что быть Александровной, совсем не значит, иметь отца Александра в активе. Что может быть проще дать ребенку отчество одного из самого популярного имени? Это как в фильме «Москва слезам не верит»: «Александровна она…». И вот эта мысль засела у меня в голове ещё в ранней юности, и я перестала верить в мамины рассказы об отце.
Завидовала старшей сестре, которую эта тема совсем не интересовала. Дашке, вообще, было всё равно, что про нас говорят и как на нас смотрят, якобы искоса. Бывает такое, что в семьях, где родителям откровенно не до детей, старшие дети, особенно девочки, становятся для младших опорой, поддержкой, стараются заменить родительницу. Но не в нашем случае. Мы с Дашкой росли, как трава, и каждая сама о себе заботилась. Сестра не кормила меня обедами, не водила в школу за руку и не проверяла мои уроки. В детстве разница в четыре года между детьми, довольно существенна, между мной и сестрой по интересам зияла пропасть. И когда я играла в куклы в маминой спальне, жуя бутерброд с вареньем, Дашка с подружками уже грезила о мальчиках на скамейке под кустом сирени. Сестре было не до меня, а мама не настаивала на том, чтобы за мной кто-то присматривал. Зачем? Считалось, что она замечательная мать, и всё прекрасно успевает. По крайней мере, она сама так считала, и считает спустя годы. Вот мы и выросли с Дашкой вроде бы в одинаковых условиях, под одной крышей, питались и одевались, как могли, но при этом мы так и не стали не то что близкими родными людьми, а даже подругами. Никогда не секретничали и не доверяли друг другу свои тайны и печали. А если доверяли, то ничего хорошего из этого не выходило. Встречались дома, спали на соседних кроватях, с возрастом принялись драться за модную одежду, которая иногда нам перепадала. Единственное, что нас с сестрой всегда объединяло, так это презрение и раздражение по отношению ко всем маминым кавалерам и нежданным влюблённостям. Мы могли ругаться между собой, но сменяющих друг друга «отчимов» ненавидели совместно с огромным воодушевлением.
Дашка была почти взрослая, когда родился Максим. Я помню, как сестра ругалась и топала на мать ногами, пытаясь донести до той, насколько глупо и неправильно рожать какому-то временному мужику. Тем более, в её возрасте. Но мама, с замутненным влюбленностью, взглядом, никого не слушала и ни к каким доводам не прислушивалась. Твердила о том, что наша жизнь отныне станет другой, что её нынешний муж – это её судьба, они никогда не расстанутся, и она должна, обязана родить любимому мужчине наследника. Даже у меня, в двенадцать лет, возник в сознании логичный вопрос: наследника чего? Помню я отца Максима. Вахтовик, неделю здесь, три недели где-то ещё. Огромный, грубоватый мужик с пудовыми кулаками, который отчитывал нас с Дашкой за плохие оценки, требовал послушания и сажал под домашний арест. Хорошо, хоть дома бывал не так часто, уезжал работать. Правда, от его командировок денег в семье не прибавлялось. Складывалось ощущение, что новый муж, как зарабатывает где-то на стороне, так и тратит заработанное на стороне, а к маме на диван приезжает дух переводить, ожидая, что его будут любить, баловать и кормить от пуза. Впрочем, так всё и было. Потом ещё Максим родился.